Социальное евангелие в России. Православное пастырское движение в условиях голода, войны и революции - Дэниел Скарборо

несколько кризисов, которые едва не привели к ее краху. Первое десятилетие правления Николая II было отмечено ростом политической напряженности, крестьянскими восстаниями, городскими забастовками и политическими убийствами. Взойдя на престол в 1894 году, он сразу отверг предложение группы тверских либералов о расширении роли земств в управлении Россией как «бессмысленные мечтания» (фраза, взятая у Победоносцева) и заявил о своей непоколебимой приверженности самодержавию[264]. Это выступление вместе с репрессивными мерами против местного самоуправления вызвало возмущение земских активистов, которые начали проводить в Москве неформальные собрания и нелегальные съезды с целью организации всенародного земского собрания[265]. Тем временем режим потерпел ряд сокрушительных поражений в войне с Японией 1904–1905 годов (которую, по мнению многих в России и мире, империя легко выиграла бы), что способствовало политическому неповиновению на многих фронтах. Катализатором открытого восстания послужила церковь. Отец Георгий Гапон, петербургский священник, организовавший терпимое властями рабочее объединение, 9 января 1905 года возглавил крестный ход к Зимнему дворцу с прошением к императору. Скромно и религиозно сформулированные призывы к политической свободе и правам трудящихся напрямую апеллировали к идеологии режима по формуле «Православие, Самодержавие, Народность»[266]. Это сделало последующую катастрофу еще более похожей на предательство монархией своего народа. Войска, развернутые для сдерживания участников марша, запаниковали и открыли огонь по толпе в различных точках шествия, в результате чего было ранено более 100 человек. Новости о резне, позже получившей название Кровавое воскресенье, быстро распространились, разжигая общественное возмущение и эскалацию городского, сельского, межэтнического, террористического и отчасти криминального насилия[267]. Наконец, острая нехватка продовольствия в сельской местности Центрально-Черноземного региона к весне 1906 года переросла в настоящий голод, обострив многогранный гуманитарный кризис[268]. Николаю II удалось сохранить свой трон только благодаря политическим уступкам, включая создание первого в России национального парламента и расширение религиозной свободы для конфессиональных меньшинств империи.

Приходскому духовенству кризис 1905 года принес как трудности, так и возможности. Насилие и нехватка продовольствия затронули всех служителей церкви, многие из которых могли обратиться за помощью только к священническим сетям. Более того, государство снова призвало духовенство направить свои собственные ресурсы на облегчение страданий населения, призревая раненых солдат и оказывая помощь голодающим крестьянам. Однако положение пастырей в синодальной системе существенно изменилось с 1891 года. Иерархи публично осудили о. Гапона сразу после его шествия к Зимнему дворцу[269]. В то же время наиболее активные епископы использовали нестабильность режима, чтобы поставить под вопрос власть синодальной бюрократии над церковью. Победоносцев назвал таких иерархов «гапонитами» за их настойчивое продвижение реформы, но в конце концов 19 октября 1905 года подал в отставку с поста обер-прокурора[270]. Официальное снятие ограничений на пастырские собрания произошло месяцем позже. Таким образом, в начале XX века священнические сети были гораздо менее подвержены централизованному управлению, чем в 1891 году. Поэтому реакция этих сетей на кризисы войны, революции и голода дает важное понимание пастырской миссии церкви в рядах приходского духовенства.

Война на Востоке

С момента внезапной бомбардировки Порт-Артура Японией 8 февраля 1904 года и до официальной сдачи премьер-министром Витте Ляодунского полуострова и половины острова Сахалин Японии в Портсмуте, штат Нью-Гэмпшир, 29 августа 1905 года Российская империя потеряла на войне около 125 000 человек[271]. Массовый поток раненых солдат с востока на запад по недавно построенной Транссибирской магистрали на протяжении всего конфликта создавал огромную нагрузку на инфраструктуру империи. В первый год войны правительство призвало церковь выполнять свою обычную функцию вспомогательной государственной службы. 29 апреля 1904 года Синод постановил, что все архиереи в Сибирском, Казанском, Московском и Санкт-Петербургском военных округах должны собирать внутри своих епархий сведения о наличии коек и медицинского персонала в церковных учреждениях и вокруг них на удобном расстоянии от областных центров для ухода за больными и ранеными солдатами, эвакуированными с Дальнего Востока[272]. При составлении этого указа Победоносцев исходил из просьбы военного министра Виктора Сахарова о предоставлении церковными учреждениями места для не очень тяжело раненных солдат, чтобы снизить нагрузку на больницы и использовать местные ресурсы. В письме Сахарова обер-прокурору говорилось, что «если призрение больных и раненых воинов в монастырях не будет отнесено на счет их благотворительности, то за содержание таких воинов они могут получить вознаграждение от казны»[273]. Как и в 1891 году, Победоносцев оказывал давление на архиереев, чтобы те поставили свои общины своих епархий на государственную службу. Однако обращение военного министра к пастырской благотворительности имплицитно признавало способность духовенства утаивать свои ресурсы. На самом деле священнические сети не проявляли энтузиазма в поддержке крайне непопулярных военных усилий на Дальнем Востоке.

Вместе с обращением Сахарова 18 мая Московская консистория разослала анкеты о наличии мест для принятия солдат. Все респонденты предоставили подробную информацию о наличии врачей и больниц в своих населенных пунктах и об их точном расстоянии от железной дороги. Многие из этих учреждений были прикреплены к духовным школам, но в некоторых анкетах указываются также земские, военные и частные больницы и работавшие там врачи[274]. Призыв присоединиться к практической заботе о раненых получил гораздо менее четкий ответ. Многие московские монастыри согласились без компенсации предоставить уход и приют для 10–100 солдат. В их число входили Троице-Сергиева лавра, Богоявленский, Спасо-Андроников, Высокопетровский, Знаменский, Даниловский, Покровский и Сретенский монастыри[275]. Некоторые учреждения приходского духовенства также предлагали то, что могли. Звенигородское духовное училище, например, предложило разместить солдат в двух больничных палатах, а летом, после окончания занятий, – в четырех классных комнатах[276]. Причт и староста собора города Бронницы предложили воспользоваться зданием, которое тогда сдавалось внаем за 25 рублей в месяц. Они были готовы предоставить 15 кроватей, постельное белье, отопление и две смены одежды для каждого пациента. На еду, лекарства и стирку они просили финансовую помощь[277]. В некоторых менее богатых приходах священники и прихожане предлагали использовать свои собственные дома и то немногое, что они могли предоставить больным или раненым солдатам[278]. Большинство ответов из приходов и духовных школ, однако, включали только запрошенную информацию и иногда ссылались на нехватку помещений и средств для принятия пациентов.

Участие московских пастырей в деле заботы о раненых солдатах продемонстрировало растущее различие между их обязанностями в качестве вспомогательных государственных служащих и их пастырской миссией. Приходское духовенство будет продолжать выполнять возложенные на него государством обязанности на регулярной основе, такие как сбор информации, и другие основные социальные услуги, такие как обучение прихожан надлежащим санитарным мерам для предотвращения распространения холеры