Церковный суд на Руси XI–XIV веков. Исторический и правовой аспекты - Павел Иванович Гайденко

Ознакомительный фрагмент

Императорская власть Рима, а несколько позже Византии закрепила право совершения церковных судов за архиереями, рассматривая церковный суд в качестве суда, обладающего широчайшей автономией[2]. Впрочем, как хорошо показало исследование прот. В. Цыпина, многие аспекты и нормы церковного суда отличались своей подвижностью, видоизменяясь по мере того, как трансформировались церковные и государственные институты и связывавшие их отношения[3].

Однако на Руси ситуация видится более сложной. Знакомство с источниками позволяет заключить, что полноценное функционирование здесь церковных судов началось значительно позже, только со второй половины XI в. Это особенно примечательно, если принять во внимание, что Уставы Владимира Святославича и Ярослава Владимировича предоставляли епископату право совершения судов над церковными людьми и христианами[4] на основе норм, принятых в Византии[5]. При этом Устав Ярослава о церковных судах наделял епископов правом совершения судов с применением штрафов. Впрочем, вопрос о достоверности Устава Ярослава о церковных судах, как и Устава Владимира, не имеет однозначного разрешения[6]. Если о церковных судах над мирянами почти что ничего неизвестно, то о судах над духовенством сообщает значительное число источников. Первым подтверждаемым судом над клириком стал суд над новгородским епископом Лукой Жидятой[7].

Событие приобрело резонансный характер, открыв целую череду подобных историй.

Цели церковного суда на Руси в целом повторяли те же цели, какие преследовал и церковный суд в Византии. С одной стороны, суд поддерживал то, что порой называют «каноническим строем». Под ним подразумеваются внутренняя целостность Церкви, строгое следование церковным канонам и догматам, наконец, сохранение литургических практик древности. В условиях Древней Руси под этим понималось и сохранение связей с Константинополем. С другой стороны, церковный суд выступал эффективным инструментом дискредитации и уничтожения политических и религиозных противников, демонстрации мощи, сосредоточенной в руках епископата власти. Обладая высокой автономией по отношению к императорской власти[8] и авторитетом в кругу клира, епископский суд в своих публичных формах убедительно утверждал высокое положение в обществе архиереев и одновременно служил эффективным источником доходов для митрополичьей и для епископской казны. О том, что церковный суд являлся в условиях Древней Руси важнейшим источником дохода, можно заключить по обилию разнообразных штрафов в пользу митрополита, закрепленных в Уставе князя Ярослава[9]. Анализируя ситуацию в этой области, Н. С. Суворов обращал внимание на то, что суд в условиях восточнославянского общества рассматривался епископатом в качестве одного из важнейших источников пополнения казны. Так, например, основываясь на опыте Новгорода, церковная жизнь которого лучше всего отражена в источниках, выдающийся историк права полагал, что в XI–XV вв. важнейшим источником доходов митрополии был т. н. месячный суд, заключавшийся в праве «въезда митрополита в подчиненную ему епархию для производства суда в течение месяца». При этом первоиерарх обладал правом «получения судебных пошлин или денежных доходов, вытекавших из права суда, без производства самого суда»[10]. Однако, невзирая на всю «законность» подобных подношений, сам тон сообщений о них позволяет заключить, что объезды митрополита, во время которых и совершались выплаты, являлись для епископских кафедр и городов тяжелым бременем. Соглашаясь с мнением Н. С. Суворова в отношении существования практики «месячного суда» в конце XIV – начале XV вв., применительно к XI и даже к XIII вв. такое положение дел видится сомнительным.

Во-первых, в домонгольской Руси митрополичьи поездки были редкостью[11]. Во-вторых, в затрагиваемый период архиереи еще не обладали влиянием, которое позволяло взимать с кафедр деньги и средства без ущерба для своего авторитета[12]. К тому же практика «месячных судов» применительно к XI–XIII вв. в источниках не прослеживается. Вызывает сомнение даже применение норм Устава Ярослава о церковных судах. Проведению подобных процессов препятствовали и крайне низкий уровень усвоения населением норм христианской морали, и сам строй жизни русских земель, в котором святительская власть была существенно ограничена местными элитами. Организация судов над «мирянами» и даже над «духовенством» в этих условиях могла лишь нанести ущерб авторитету Церкви. Именно поэтому ответы епископа Нифонта на вопросы Кирика и иных совопрошателей характеризуются предельной снисходительностью к несовершенствам христианской жизни новгородцев[13]. Сам характер вопросов позволяет заключить, что найти достойного кандидата для принятия священства было сложно даже по формальным признакам. И, судя по решениям Собора 1273 г., актуальность обозначенной проблемы сохранялась и в последующем[14]. Существенно урезал права архиереев ктиторский характер храмов и монастырей. Их широкая автономия от епископского надзора или, по меньшей мере, способность сопротивляться святительским вторжениям во внутреннюю жизнь хорошо прослеживается как на Юге Руси, так и в Новгороде[15].

Не вызывает сомнения, что Русь восприняла византийские каноническо-правовые нормы. Правда, как уже было отмечено, объем усвоенного наследия был невелик ни по объему почерпнутых в римском праве норм, ни по глубине усвоенной правовой культуры. Открывшаяся перед русскими книжниками юридическая и каноническая культура империи оказалась мало востребованной. Хотя не вызывает сомнения, что русское иночество в лице монашествующих книжников и части игуменов имело представление об особенностях устройства и регламентирования монастырей и ктиторов[16]. К тому же нормы византийского законодательства, прежде всего Эклоги, либо их влияние обнаруживаются уже в Уставе Владимира[17], в церковной судебной практике[18] и даже в способах регламентации межкняжеских отношений[19]. Особенностью последних было продолжительное отсутствие какого-либо правового регулирования внутрикняжеских противоречий и положения князя на Руси. Некоторым исключением в этой ситуации являлся Новгород, где на определенном этапе положение князя стало закрепляться письменным договором[20], хотя прецедент установления «ряда» между горожанами и князем отмечен и в истории Киева[21]. Впрочем, как показывают исследования В. Я. Петрухина, даже политико-правовые традиции Новгорода в затронутой области нуждаются в очень взвешенных и осторожных оценках[22]. Восприятие византийского права было одновременно творческим и, вместе с этим, «посильным» и во многом поверхностным. В полной мере это касается и организации церковного судопроизводства. Например, в целом приняв систему наказаний, применявшихся в Византии, Русь, как удачно заметил С. Н. Лоза, не смогла полностью усвоить процессуальную сторону организации и проведения судов[23]. Именно поэтому можно говорить о том, что, восприняв канонические нормы Византии, русская иерархия оказалась едва ли не равнодушной и даже чуждой к самой культуре канонической мысли и канонического поведения ромеев.

Появление известий о церковных судах в древнерусском летописании и агиографии практически всегда связано с какими-то драматическими событиями в истории древнерусского государства. Однако эти известия могут рассматриваться и в качестве маркеров, позволяющих говорить об усилении роли Церкви, расширении ее внутренней канонической автономии и даже некоторой независимости по отношению к княжеской и великокняжеской власти в области церковного управления и административно-канонического строя. Вместе с этим обращает на