Марина Власова - Энциклопедия русских суеверий

Хозяином, хозяйкой именуются домовые, лешие, полевые, болотные, водяные и т. п. духи. Почтительное обращение к таким существам — хозяева — помогало избежать произнесения их настоящих имен, что должно было бы привлечь необходимых, но опасных домовых, лесных, водяных обитателей.

Иносказательное название хозяин в поверьях XIX–XX вв. характеризует существенную роль домовых, леших, водяных как истинных владетелей избы, воды, леса и т. п. «Домовой в подполье живет, баенник в бане. Везде свой хозяин. На том мир стоит» (Новг.).

Вторжение в пределы лесных, водяных и прочих владений обычно сопровождалось соответствующим обращением. Так, идя за водой, говорили: «Хозяин, хозяюшка, разрешите мне водички взять» (Волог.); «охотники, кто в лес ходит, когда надо в лесу переночевать, — спрашиваются у Хозяина: „Пусти, Хозяин, не век вековать, а одну ночь ночевать“. Так три раза скажут и спать укладываются. А то, если не сказать, бывает, Хозяин пихнет что-нибудь в огонь, напугает или еще что» (Волог.).

Особенно пристрастны к своим постояльцам хозяева лесных, охотничьих и рыбацких избушек. Крестьяне Русского Севера считали, что, входя в лесную избу, необходимо не только спрашивать позволения у ее хозяев, но и оставлять им угощение (обычно хлеб, пироги за печкой — см. ЛЕШИЙ). «На тоне первая уха для хозяина с хозяюшкой: „Идите с нами ухи хлебать!“ — приглашают их. Не успеешь поесть — они все съедят» (Мурм.).

Не угодивших ему посетителей хозяин лесной избушки изгоняет различными способами: сбрасывая на пол с кровати, лавки, срывая дверь с петель, пугая шумом и своим появлением и просто выбрасывая на улицу.

В поверьях многих районов России хозяином и хозяйкой чаще всего именуются все же домовые, дворовые духи, невидимо хозяйствующие в крестьянском дворе, доме: «Хозяин в дому такой, какие сами хозяин и хозяйка. Когда в новый дом идешь, кошку и икону несешь, говоришь: „Хозяин и хозяюшка, будьте вместе с нами, дайте жизни хорошей. Нам не ночь ночевать, а век вековать“» (Волог.).

«При переходе на житье в новопостроенный дом, семейные хозяева приходят в старый дом и, раскланиваясь на все четыре угла избы, говорят: „Хозяйнушка-Господин! Пойдем в новый дом, на богатый двор, на житье, на бытье, на богачество“» (Арх.).

На Терском Берегу Белого моря при переходе в новый дом приглашали: «Хозяин с хозяюшкой, спасибо большое, а в новый дом пожалуйте вместе, на веселое житье»; «Если не позовешь хозяина (при переезде в новый дом), будет реветь, кричать, не будет лада в доме. Сказать нужно: „Хозяин с хозяюшкой, мы поехали, вы с нами оставайтесь. Поехали“» (Волог.). «Дом без хозяина не живет» (Мурм.).

Обращение к домовым хозяевам обычно сопровождалось подношениями, угощением. Ср. приглашение домового на заговенье — к оставляемой на ночь еде: «Господин хозяин, приходи заговлять. Вот тебе хлеб-соль, Божья милость, приходи, кушай!» (Забайк.) (см. ДОМОВОЙ).

Двор и скот также находились под невидимым попечением домовых, дворовых хозяев. На Вологодчине, покупая новую скотину, обращались и к ее прошлым «хозяевам — дворовым» (с просьбой отпустить), и к новым (с просьбой принять): «Хозяин с хозяюшкой, пусти милого живота на корысть, на радость, добрым людям на зависть». «Как случится чего, на двор выходили, приговаривали: „Хозяин дворовой батюшка, хозяйка дворовая матушка с малыми детушками, со внучатами, правнучатами, прости меня, грешную“» (Онеж.).

Домовой дух, владетель избы, мог «владеть», распоряжаться и судьбами поселившихся в ней людей. В олонецкой быличке хозяин-домовой будит (в Польше!) заснувшего на посту солдата, своего «соседа-подопечного» по деревенскому дому. «Подошел офицер — осматривал посты, и тут с ним наш главный генерал. Застали бы на спанье и дали бы мне! Отдал честь; переменили пароль и ушли. <…> Век спасибо хозяину, что побудил вовремя. Носа же, что попало штыком (домовой „съездил“ солдата штыком, когда будил. — М. В.), не могли год заживить — дурит да и только. Напоследок лекарь лазаретный плюнул: „Фу ты, — говорит, — поганый какой у тебя нос!“ Так с больным носом и ушел домой, да на родине попалась баба, посмотрела на воду: помыл этой водой, и зажило в три дня».

Пренебрежительное отношение к многочисленным хозяевам, окружавшим крестьян, влекло разные несчастья; в таких случаях у хозяев необходимо было просить прощения, с поклонами и подношениями (гораздо реже домовых и дворовых духов наказывали, изгоняли, естественно, не именуя при этом хозяевами).

ХОЗЯЙКА ГОРЫ (МЕДНОЙ ГОРЫ ХОЗЯЙКА) — девица-ящерица, старшая над ящерицами и змеями, оберегающими клады, подземные недра; малахитница (см. ЗМЕЯ, ЗМЕЙ, МАЛАХИТНИЦА, ЯЩЕРИЦА).

«Ну руда и руда, бурая, с медным блеском. Потом уж кто-то вызнал, что это у Степана слезы Хозяйки Медной горы были»; «тут Хозяйка улыбнулась светленько и говорит: „Твоя взяла, Катерина! Бери своего мастера!“»; «У Данилы с Катей, — это которая своего жениха у Хозяйки горы вызволила, — ребятишек многонько народилось. Восемь, слышь-ко, человек, и все парнишечки» (Урал) <Бажов, 1992>.

ХОЛЕРА — болезнь; персонификация болезни.

«Для избавления от холеры по три зари вечерних и по три утренних обмывают петухов» (Нижегор.)

Холеру, почитая ее живым существом, в некоторых районах России представляли приходящей в село чужой бабой (Нижегор. и др.); мужиками и бабами (Калуж.); летающей по воздуху женщиной (Яросл.); черной птицей (Сарат.); старухой (Калуж.) со злобным, искаженным лицом (на кого взглянет — тот болеет) (Ворон.); чудовищем (Нижегор.).

Холера считалась одной из самых опасных, «ядовитых» болезней: «В холеру и лягушка не квакнет»; «В холеру ни мухи, ни ласточки» <Даль, 1882>.

Рассказывали, что когда один человек сумел убить старуху-холеру, отравлявшую воду, все ее тело оказалось покрытым ядом.

В ожидании эпидемии холеры (1892 г.) в Калужской губернии ходило много слухов и толков. «Говорили, между прочим, что холер ходит целых пять — три бабы и два мужика. Потом распространился слух, что одну из холер убили. Дело, будто бы, происходило так: ехал перед самым вечером один мужик по дороге, вдруг кто-то его окликает: „Стой, мужичок, подвези меня!“ Оглянулся мужик, видит, гонится за ним старуха, худая, слабая, зипунишка на ней изорванный, из-под платка волосы треплются, смокла вся. Жаль стало мужику старуху, остановил лошадь, посадил старуху к себе на телегу. „Ну, спасибо тебе, — говорит старуха, — услужил ты мне, услужу и я тебе!“ — „Чем же ты мне услужишь, бабушка?“ — „Да ведь я холера. Приду в деревню, пущу яд во все колодцы, кто из них напьется, то и захворает: а ты бери на свою семью воду из реки, покуда хворость пройдет, туда я не буду яд пускать“. Посмотрел мужик на старуху, а она черная, страшная, глаза, словно уголья, горят. Ну, думает, угощу я тебя, старую ведьму. Привез ее к себе, водочки поднес, угостил. Улеглась она на печку, захрапела. Мужик взял топор, подкрался, хвать ее по шее, сразу голову отсек. Смотрит, а она вся начинена пузырьками с ядом. На другой день он с нею в волость. Осмотрели старуху и дали мужику сто рублей» (Калуж.) <Попов, 1903>.

«Во время страшной холеры, свирепствовавшей в Саратове в 1831 г. по рассказам старожилов народ верил, что над городом летала по ночам огромной величины черная птица и что дома, над которыми она пролетала, махая крыльями, были поражены смертию» (пытаясь спастись, горожане чертили кресты на дверях и окнах домов, писали на стенах священные слова — «Христос с нами уставися») <Минх, 1890>.

Во время этой же эпидемии охваченное ужасом воображение людей видело воплощения холеры и «врагов своего здравия» буквально во всем. «Случайно налетевшую в селение (в село Голицыне. — М. В.) из заведения князя Куткина цесарку народ принял за холеру и убил ее. Ходили рассказы, что-де в таком-то селении явилась холера в виде женщины с двумя головами, в таком-то — в виде козла без бороды с одним огромным глазом во лбу, а в таком-то видели холеру в образе страшного животного, которое „ходит по свету и не пропускает ни одного источника, ни одной реки, чтобы напиться, причем раздувается и достигает размеров громадной бочки, а после изрыгает из себя воду в те же источники и реки, из которых оно пило, заражая их, таким образом, своим ядом на пагубу людей“» (Сарат.) <Надеждинский, 1881> (народ утверждал также, что господа морят крестьян).