Евангелие страданий - Серен Кьеркегор

в какой мере данного единичного человека можно в этом отношении считать качественно отличным от других? Сперва, однако, здесь должна быть выявлена некая трудность. Чем менее значительным полагается это качественное различие, тем более возможным представляется то, что борющиеся на самом деле способны были бы друг друга понять. Но разве одновременно не становится тем более возможным обернуть это иначе – сказать о других: они не желают меня понимать, хотя им это вполне по силам? И все же, как было показано (Б 9, 10, 11, 12), эти слова служат сильнейшим выражением качественного отличия от других, так что только Бог по-настоящему может сказать: они не желают, они греховны в этом. Удивительно! Но разве нельзя повернуть то же самое и еще по-другому? Если верно предположение о том, что это качественное различие является не столь уж значительным, то я буду лишь проявлять свою косность, столь жестко настаивая на своем.

Итак, какова мера этого качественного различия? Может ли человек иметь право рассматривать современность как лежащую во зле; разве всякое превосходство человека – поскольку он лишь человек – перед другими людьми не является всегда столь относительным, что он самое большее может говорить об их слабости и посредственности?

Итак: или немного уступить, или позволить другим стать виновными в убийстве. Какая вина больше? В первом случае вина состоит в том, что человек, идя на некоторые уступки, несколько видоизменяет или прилаживает к ситуации то истинное, что он понял. Если бы при этом для человека познание истины могло бы быть абсолютным, тогда это было бы абсолютно непростительным, бесконечной виной; ведь тот, кто есть Истина, не может уступить ни в малейшем. Но ведь ни для одного человека, – по крайней мере, по отношению к другим людям, – это не так. Каждый сам является грешником. А значит, его отношение к другим это не отношение чистого к грешникам, но отношение грешника к грешникам; ведь по отношению ко Христу все люди равным образом являются грешными. Итак, с этим ясно. В силу того, что он такой же грешник, как и другие, он может отличаться от других лишь тем, что понял истину немного вернее, или же немного глубже, чем они. – Во втором случае вина состоит в позволении другим стать виновными в убийстве. Так какая вина больше? Ведь позволить другим стать виновными в твоей смерти – ради истины – это – и в принципе, и на деле – сильнейшее выражение абсолютного превосходства над другими. Это означает не просто высказать, что по сравнению с тобой они являют свою слабость, ослепление, заблуждение, посредственность, но что они по сравнению с тобой являются грешниками. Большинство людей, наверное, не будут согласны со мною в том, как следует смотреть на эти вещи. Они, быть может, полагают, что в отношении обладания истиной самой сильной претензией будет: полагать, что ты имеешь истину, и потому быть готовым убить другого человека, чтобы, если только возможно, заставить его принять истину. Нет, еще более сильной претензией будет полагать себя в такой мере обладающим истиной, чтобы стать убитым ради истины, то есть чтобы ради истины позволить другим стать виновными в убийстве.

2. Итак, я полагаю, что человек не имеет права предать себя на смерть и быть убит ради истины. И все же, все же этот результат так печалит меня! Как печально, когда приходится словно с воспоминанием, которое больше не придет, расставаться с мыслью о том, что человек способен быть столь горячо и твердо убежденным, чтобы для него было чем-то естественным предать себя ради этого на смерть, и что он имел бы право отважиться на это, – отважиться на то, к чему влечет его убеждение: выражать то, в чем он убежден, с такой силой, которая отвечала бы степени его убежденности. – И в этом результате есть для меня какая-то безнадежность. Ведь все ленивее и ленивее становится человечество, становясь все более изобретательным; все более многозаботливым становится оно, становясь все более обмирщенным; все более и более выходит из употребления абсолютное; и человечество все больше и больше нуждается в пробуждении. Но что разбудит его, если никто не смеет употребить единственное пригодное для этого средство: ради истины предать себя на смерть – не в слепом буйстве, но рассчитав этот шаг с более спокойной осмотрительностью, чем та, с какой финансист рассчитывает прибавку к зарплате. О, и разве не абсолютным является различие между ленью, бездуховностью – и рвением, воодушевлением! И все же нет, я полагаю, что человек не имеет на это права.

3. Впрочем, психологически-диалектически, как ни странно об этом думать, не столь уж немыслимо, чтобы человек мог быть убит как раз за то, что он отстаивал бы этот взгляд – взгляд, согласно которому человек не имеет права предать себя на смерть и быть убит ради истины. Так, если бы он был современником тирана (будь то отдельный человек или толпа), возможно, тиран ошибочно истолковал бы это как направленную против него сатиру и настолько вышел бы из себя, что убил бы его – того, кто как раз отстаивал тот взгляд, что человек не имеет права предать себя на смерть и быть убит ради истины.

Д

1. Но разве христианство не в корне иначе подходит к тому, как должна решаться моя проблема – проблема, имеет ли человек право предать себя на смерть и быть убит ради истины? Христос, однако, как было сказано, представляет Собой исключение. Он был не просто человек, Он был Истина, и потому Он не мог поступить иначе, нежели позволить грешному миру стать виновным в Его смерти.

А теперь – производное отношение ко Христу: если ты христианин и имеешь дело с язычниками, не пребываешь ли ты в абсолютной истине по отношению к ним? Но если человек поставлен в такие отношения с другими, когда он смеет поистине утверждать, что он обладает абсолютной истиной, тогда он вправе предать себя на смерть и быть убит ради истины. Различие между ним и другими будет тогда абсолютным, и то, что его убьют, будет как раз столь же абсолютным выражением этого абсолютного различия.

Мне думается, нельзя отрицать такую возможность. Ведь в противном случае моя теория окажется в затруднительном положении, если ей придется судить об апостолах и всех тех, кто был поставлен в подобные условия. Осудить их было бы чудовищным заблуждением. Именно христианство, и как раз потому, что оно – истина, открыло для человека возможность предать себя на