Религия Библии. Христианство - Андрей Борисович Зубов

И это накрепко присут­ствует в греческом сознании: что личностное вторично относительно родового во всем. Между прочим, отвергну­тое Церковью учение Савеллия о масках Бога — перенос в христианскую теологию этого платоновского принципа, а знаменитый «тоталитаризм» «Государства» и «Законов» Платона — следствие представления о примате родово­го эйдоса над личным бытием.

Против этого учения Платона выступил Аристотель. У Аристотеля личностное — это реальность, а родовое — это только обобщение, философская категория. Нет со­баки вообще, а есть конкретные «Шарик, Тузик косоры- лый и какой-то Бакакай»[103]. Кстати, именно в этом споре с Платоном о том, что первично, Аристотель произносит всем известную фразу: «Платон мне друг, но истина до­роже». Однако вместе с отрицанием первичности родо­вого перед индивидуальным Аристотель отбрасывает бо­жественность человека и мира. Бог для Аристотеля — это чистый и совершенный разум, не входящий в мир, жи­вущий по своим законам. Бог Аристотеля совсем не схо­ден с Богом Библии, Который «так возлюбил мир, что от­дал Сына Своего Единородного, дабы всякий верующий в Него не погиб, но имел жизнь вечную» [Ин. 3: 16]. Но и намного более близкий христианству платонизм не зна­ет любящего Бога, а только «возвышенное, прекрасное и благое», к которому должен стремиться мудрый. Ведь любовь, та самая, которая сильнее смерти, может быть только между личностями. Не может быть любви между родовой идеей и безличным Абсолютом. А следователь­но, не может быть и жертвы Бога, спасающей грешников.

Личность в Боге

В человеческом сообществе, смотревшем на мир через призму высокой эллинской философии, христианство должно было восстановить значение человеческой ин­дивидуальности, и притом в плане личного ее сродства с божественным. Только после этого проповедь о Боге распятом и воскресшем переставала быть «для эллинов безумием» [ср.: 1 Кор. 1: 23].

Можно подумать: ну какое дело нам сейчас до этих рассуждений? Но они имеют непосредственное отноше­ние к каждому из нас, если мы мыслим себя больше чем просто биологическими субъектами, которые пьют, едят, размножаются, рождаются и умирают. Как соотносит­ся индивидуальное, личное и его Творец? Процесс раз­вития человеческого рода, рождение все новых и новых людей — это процесс чисто человеческий? Или процесс божественный? Что рождается? Еще одна маска боже­ственной идеи? Или рождается индивидуальность, на основании которой мы можем сделать обобщение о че­ловеческом роде? Или же что-то иное? Христианство го­ворит: что-то иное. А что? Рождается новая божествен­ная личность. И в этом смысле христианство соединяет Аристотеля и Платона и дополняет представления обо­их великих греческих мыслителей.

В христианском учении, как пишет В. Н. Лосский, «мир платоновских идей опрокинут, они суть орудия творения, а не „потусторонность" тварного. Бог, сотворяя, мыслит творение, и эта мысль и придает бытию вещей его реаль­ность. Идеи — это премудрость Божественного действия, или, вернее, Премудрость в действии, если угодно, даже „образы" (т. е. эйдосы, как у Платона. — A3.), но обра­зы динамические, образы „волений-мыслей", „мыслей- слов", в которых коренятся логосы вещей: Божественным словом мир вызван из небытия, и есть слово для всего существующего, слово в каждой вещи, для каждой ве­щи, слово, которое является нормой ее существования и путем к ее преображению. Слова Господа „небо и зем­ля прейдут, но слова Мои не прейдут [Мф. 24: 35] можно

121

понимать и в этом смысле»[104].

Другой замечательный христианский богослов про­тоиерей Георгий Флоровский указывал: «Божественная мысль — замысел вещи не есть ее „сущность" или яд­ро. Божественный образ в вещах не есть их „субстанция" или „ипостась", не есть носитель их свойств и состояний. Скорее его можно назвать истиной вещи, ее трансцен­дентной энтелехией. Но истина вещи и сущность вещи

122

совсем не совпадают»[105].

Оба богослова отлично знакомы с философией Аристотеля и Платона и видят различие между ними и хри­стианством в том, что, в отличие от Аристотеля, именно Бог мыслит мир, и измысленное Им осуществляется, то есть Бог — причина всего сущего. А в отличие от Платона, Бог творит не эйдосы категорий (человек, камень, собака), но логосы конкретных сущностей. Пользовавшиеся гре­ческим языком древние богословы именовали это «пер­сональное богоприсутствие» эникос (eviK&q). «Отвергнув всякую двойственность, — пишет, например, Дионисий Ареопагит, — все равным образом охватывает Она (все­общая Причина. — А.3.). Своей сверхпростой бесконеч­ностью, и всему персонально (eviKwg) причаствует, по­добно тому, как голос, будучи одним и тем же, многими ушами воспринимается как один» [О Божественных име­нах. V, 9][106]. Бог замысливает и присутствует не в катего­рии, а в персоне.

Обратим внимание на термин «энтелехия» у о. Георгия Флоровского. Это слово сконструировано Аристотелем: evreXe%ia = evreXyg (законченный) + (имею). Словом «энтелехия» греческий философ именовал внутреннюю силу, заключающую в себе цель и результат. Скажем, яйцеклетка — энтелехия человека, семечко яблока — эн­телехия яблони. Жизнь Аристотель именовал первой эн­телехией. Божественный логос, божественная мысль (что, понятно, одно и то же) — это не ипостась, не субстанция (ипостась-субстанция — это личность), но только потен­ция, только импульс для будущей личности, но именно личности — Андроника, Насти, Ксюши, всегда неповтори­мой, уникальной. Бог мыслит неповторимые, уникальные личности, неповторимые, уникальные сущности каждой вещи, каждого существа, но, только воплощаясь, мысли Бога становятся вещами и сущностями.

Пятый Вселенский Собор, состоявшийся в Констан­тинополе в 553 году при императоре Юстиниане I, осу­дил учение Платона как «идеалистическое» и учения тех христианских богословов, часто очень авторитетных, которые были увлечены Платоном: Оригена, Дидима Слепца, Евагрия Понтийского. На Соборе равно были признаны не соответствующими христианству и учение о родовых идеях-образах, предшествующих конкретным вещам, и учение о предсуществовании душ и переходе души из тела в тело (метемпсихоз). Но учение о боже­ственных мыслях-образах вещей и сущностей при этом было признано вполне соответствующим и необходи­мым христианской вере.

Примерно через сто лет после Пятого Собора пре­подобный Максим Исповедник писал: «Как у тех, кто лепит из воска и занимается пластическими искус­ствами, — у людей, руками создающих свои произведе­ния, —у них должно быть что-то пребывающее, а имен­но сила, не создающая руками, но представляющая собой желания и мысли Божии, проявляющаяся как искусство в бытии того, что появляется на свет. Не нуждается ведь природа в том, чтобы одно покоилось, а другое двига­лось. Ибо есть материя, движимая в бытии, движущее же ее — это неподвижный Логос, присутствующий в це­лом, представляющий собой божественное искусство, названное нами природой, являющее собой форму, но не нечто из материи и формы. Это немаловажный при­знак того, что и в животных, и в растениях присутству­ют творческие логосы, соответственно тому, как при­рода есть Логос пребывающий. Логосы зримых форм суть порождения неподвижно пребывающего в приро­де Логоса»[107]. «Идеями великий Дионисий называет мыс­ли