Андрей Кураев - Христианин в языческом мире или о наплевательском отношении к порче

Вот и православие стало яснее, когда языческий энтузиазм вызвал к новой жизни тех духов, что питают язычество. Стало яснее — зачем существует Церковь. Тут мы встречается с проецированием т. н. апофатического богословия в область экклезиологии (учения о Церкви). Апофатическое богословие (отрицательная теология) приближает нас к пониманию тайны Бога через последовательный перебор и отрицание тех признаков, которые нельзя прилагать к Божеству: «Бог — это не то,… не то,… не то…».

Вот также сегодня начинает работать «апофатическая экклезиология». Мы начинаем понимать подлинное призвание Церкви, а потому осознаем недостаточность многих привычных формул. Оказывается, Церковь существует не для того, чтобы воспитывать «подрастающее поколение». Церковь существует не для укрепления державности и национального духа… Церковь существует не ради укрепления семьи или культурно-нравственного прогресса… Главная задача Церкви — спасать. Это очень серьезное утверждение. Ведь спасают там, где нельзя помочь. Спасают там, где мало только помочь… И если человек не чувствует угрозу, то ему непонятно, от чего же его норовят «спасти».

Но когда угрозы обозначились достаточно ясно — стало понятно защитное предназначение Церкви. Задача Церкви в том, чтобы сужать спектр религиозного опыта людей. Ее призвание в том, чтобы определенная часть этого спектра оставалась для нас незнакомой, чтобы она была нам известна лишь по книгам, но не по личному опыту.

Увы, этот, мягко говоря, пестрый опыт появился у современных людей. Что ж, диалектикой Промысла и этот прорыв может послужить на пользу: стало ясно, что стены догматов и канонов — не тюремные стены, а крепостные. Людям сейчас стало тяжелее жить, зато миссионерам — легче проповедовать.

Я не могу представить, как можно было заниматься проповедью о Христе сто лет назад. Представьте, был бы я миссионером той поры. И вот, скажем, в купе поезда Санкт-Петербург-Москва встречаюсь о «свободомыслящим» студентом. Он начинает отпускать шпильки в адрес «этого православия» [40]. Естественно, что собеседник настаивает, чтобы я объяснил ему, зачем нам нужен «этот ваш Христос». Я ему отвечаю, что Христос нас спас… А в ответ слышу: «Да от чего Он нас спас-то? Вот от двойки на экзамене Он разве меня спас? А от жандармской плетки на недавней маевке? А от выговора, что мне влепило университетское начальство? Так от чего Он меня спас-то?». Я ему пробую пояснить основы христианства (естественно, опираясь на семинарские учебники той поры)… Увы, как позже заметит митр. Антоний (Храповицкий), «Школьно-катехизическое (я никогда не назову его церковным) учение об искуплении дает повод врагам христианства к грубым, но трудноопровержимым издевательствам. Так, Толстой говорит: ваша вера учит, что все грехи за меня сделал Адам, и я почему-то должен за него расплачиваться, но зато все добродетели за меня исполнил Христос, и мне остается только расписаться в той и другой получке" [41].

И вот, вспоминая школьные прописи, я произношу сакраментальную фразу: «Христос нас спас от первородного греха». И натыкаюсь на реакцию: «А этот ваш первородный грех — это что за глокая куздра такая? Кто его видел-то? Что это за страшилище такое? Сколько у него рогов, зубов, огнедышащих глав? Вы сами придумали какую-то угрозу, а теперь хвастаетесь, что вы же от нее нас и спасли! И все это ради того, чтобы народ держать в невежестве и деньги из него вышибать!». И в самом деле — как же мне было бы объяснить, от чего нас спас Христос…

А ведь это по милости Божией мы не знали ответа на этот вопрос. Нет, книжный ответ знали, но как-то не осознавали его ужасающей серьезности. В Константинову эпоху «симфонии» с Империей мы и в самом деле жили «как у Христа за пазухой». Линия фронта была отодвинута далеко от нашего быта, и только монахи (и то далеко не все) знали, со сколь страшным противником ведется их незримая духовная брань.

Так, в мирное время офицеры кажутся «дармоедами». После 1945 года в СССР прошла жизнь нескольких поколений офицеров, никогда не бывших на войне. И в гражданском «общественном мнении» утвердилось пренебрежительное отношение к армии (естественно, подпитываемое «Голосом Америки») — вот, мол все деньги идут на армию, а народ живет в нищете, хотя и армия-то никому не нужна… Но в годы чеченской войны в прессе мне попалась одна цифра. Оказывается, согласно военной науке (и, увы, практике), время жизни танка во время боя — приблизительно 15 минут… Вот, значит, зачем живет офицер: все годы его учебы и службы — ради этих пятнадцати смертельных минут…

Россия вновь вступила в пору конфликтов (дай Бог, чтобы они были лишь региональными). И вновь стала ясна необходимость армии. И вновь осознается непреходящая справедливость формулы, предупреждающей, что тот народ, который не хочет кормить свою армию, будет кормить чужую…

Но не только оборонный пояс СССР оказался взломан в конце ХХ века. Еще раньше взрывы, прогремевшие по всей стране, снесли ее мистическую ограду — храмы и монастыри, а главное — были взорваны души нескольких поколений людей, отлученных от молитвы и жизни во Христе. И, однако, как ни странно, время тотального атеизма было временем относительной религиозной безопасности. Атеист закрыт для Бога. Но, как правило, его душа задраена и от темного религиозного опыта. А вот когда в расхристанной стране начал пробуждаться религиозный инстинкт, и люди без всякой робости начали вторгаться в мир религии, сразу стала ясна их беззащитность. Пока человек сидит в окопе или в укрытии, ему нет дела до того, какие пули летают выше его головы. Но если он выпрыгивает из окопа без всякой боязни и даже без подозрения о существовании снайпера, то он очень рискует. Так атеизм всех прижимал к земле, всех держал в окопах — а потому и тяжких духовных повреждений было меньше, чем в эпоху «свободы совести».

И тем, кто получил первые ранения, стало ясно, что для путешествий в духовный мир действительно нужны средства защиты. Печальный опыт понудил их к согласию с призывом соблюдать технику религиозной безопасности. В наши храмы стали приходить испуганные люди. Их любопытство к опыту медитаций, йог, спиритических сеансов, гаданий и целительств вдруг обернулось ужасом.

… Однажды после моей публичной московской лекции подходит ко мне женщина и говорит: «Отец Андрей, Вы во время лекции пили чай. А вот этого делать не следует». Я подумал, что это опять Господь на меня какую-то кришнаитку наслал, и будет она теперь меня уверять, что чай и кофе — это наркотики, от них страдает энергетика и вообще портится карма… Исходя из этого предположения (помноженного на усталость) я посмотрел на собеседницу настолько недружелюбно, что она осеклась на полуслове: «Ой, простите, отец Андрей, я не представилась. Я — Жанна Бичевская. И мой совет — это совет певицы: чай сушит голосовые связки, и голос садится…». Затем же, когда мы познакомились поближе, певица рассказала мне о своем пути в Православие: «Все началось, как и обычно: оккультная литература. Блаватская, Рерихи, Вивекананда, Рамакришна… И вот однажды ночью читаю очередную оккультную книжку и натыкаюсь на вполне дежурный оккультный тезис — „путь вверх и путь вниз — один и тот же… Что вверху, то и внизу… добро и зло едины…“. И вдруг меня объял такой ужас. Пришло осознание — ведь это же уравнивание Бога и диавола, это же по сути сатанизм!… И от объявшего меня страха, я не могла оставаться на месте, я бросилась вниз, к своему „жигуленку“ и помчалась в Троице-Сергиеву Лавру исповедоваться и причащаться!».

На исходе ХХ века можно сомневаться в том, что существует Бог, но сомневаться в том, что существуют сатана уже нельзя… Сегодня в наших православных храмах очень много людей, которые приходят к нам не потому, что они Христа полюбили, а из страха. Но это великий и добрый страх. Это не страх от того, кто победит на следующих выборах, не страх от того, выплатят пенсию или нет, а страх от того, что люди попробовали войти в мир религии через черную дверь и обожглись. Они увидели, что дьявол — это реальность. Так вот, чем безбоязненнее люди входят в зону оккультного, тем чаще они понимают, из какого источника идет некогда возлюбленная ими безымянная «Сила» или «Энергия». Испытав же этот страх, они ищут защиты от него. И обращаются в Церковь. И теперь церковная жизнь становится для них понятнее.

Лишь один пример того, сколь значимы эти перемены. Еще десять лет назад православие было принято критиковать за «обрядоверие». Христианская философия в духе Бердяева — это интересно; евангельская мораль (особенно в переложении Льва Толстого) — замечательно; символика православной иконы, истолкованная Флоренским — просто здорово. Но вот зачем у вас так много обрядов? К чему все эти манипуляции со «святой водой» и «освященными просфорками»? Но сегодня стало гораздо понятнее, почему церковь призывает к освящению человеческого быта. Именно православные обряды, позволяющие окружить свою жизнь святыньками, исполняют защитную, а потому сегодня — и миссионерскую функцию.