Психология стресса - Леонид Александрович Китаев-Смык

class="p1">Существует ряд интересных, но недостаточно обоснованных подходов к интерпретации феноменов, возникающих при скученности. Эссер [358] предположил существование конфликта между "старым" мозгом (основание мозга и лимбическая система) и "новым" мозгом (неокортекс). "Старому" мозгу приписывается преимущественная регуляция эмоциональных проявлений, которые якобы чаще связаны с личными контекстами эмоций и с интимным взаимодействием в малой группе, в "микрогруппе". Предполагается, что социальные подтексты, межгрупповое взаимодействие в "макрогруппе" преимущественно сопряжены с функциональными возможностями "нового" мозга. Согласно цитированному автору, конфликт между "старым" и "новым" мозгом в какой-то мере обусловливает стресс столкновения потребности личности как в уединении, так и при ее социализации.

Было высказано предположение о том, что потребность человека в установлении и поддержании той или иной степени уединенности связана, в частности, с его способностями "когнитивного картографирования", т. е. со способностью представлять себе физическое и социальное окружение, которая зависит как от индивидуальных, так и от внешних факторов [362]. Предполагается, что при этом важную роль играют характер прогнозирования субъектом социальных и физических переменных среды, а также баланс между потребностями личности в автономии и "агрегации" с другими людьми. Можно полагать, что этот фрагмент функциональной модели скученности как социологического феномена реально существует. Вместе с тем нельзя ограничиваться только этим фрагментом для понимания этого феномена и для разработки методологии управления стрессом, возникающим при скученности.

Ряд частных решений проблемы стресса при скученности содержится в исследованиях влияния на переносимость скученности индивидуальных особенностей "места опоры" индивида в процессе межличностных взаимодействий (интернальность – экстренальность) [352], а также в исследованиях влияния индивидуальных различий тревожности [371] и вероятного прогнозирования [299].

Теоретическим основанием, лежащим в основе большинства проксимических исследований, является предположение, что близость к другому индивиду, увеличение числа приближающихся индивидов, предметное, примыкающее к субъекту окружение – все это действует как информационная нагрузка. В случае перегрузки возникает стресс и дистресс. Многие исследователи ограничиваются анализом количественных показателей такой нагрузки: чем ближе и чем больше ее агенты, тем быстрее и больше должен субъект обрабатывать информацию о них, чтобы приблизиться к овладению ситуацией. В ряде работ, кроме количественных, отмечают качественные показатели среды, обусловленные субъективной неопределенностью, субъективной невозможностью и тому подобными характеристиками тех или иных агентов среды. Высказаны сомнения в правомерности указанной модели информационной перегрузки для интерпретации данных проксимических исследований [362].

Известно, что люди в хорошо структурированных лабораторных ситуациях реагируют на пространственные и социальные ограничения иначе, чем в менее структурированных полевых [460]. В полевых условиях зоны личного пространства детей увеличиваются в ходе их развития вплоть до возраста полового созревания. В лабораторных условиях обнаруживается обратная направленность изменений размеров личного пространства, продолжающаяся до того же возраста. Объяснение этих данных с позиции модели информационной перегрузки, предложенное их автором, нельзя считать удовлетворительным. При скученности стрессогенный фактор сложнее, чем влияние разной структурированности информации. При анализе цитированных данных следует учитывать и психологические установки различные в полевых и лабораторных условиях, и преимущественное участие в одном случае образной, в другом – логической сферы мышления, и различную эмоциональную окраску состояний испытуемых, и т. п. Увеличение размера группы повышает познавательную сложность ситуации для индивида: тогда вторжение в его личное пространство можно было бы рассматривать как высший уровень информационной перегрузки [513]. Но только ли этим объясняется эффект скученности? Конечно нет.

5.4. Стресс при неожиданном "вторжении" в личное пространство

Примером, противоречащим модели информационной перегрузки (как объяснительной при анализе проксимических данных), служат данные исследования, проведенного при нашем участии с группой добровольцев в специально оборудованном тоннеле. В нем периодически включалось тусклое освещение, с тем чтобы испытуемый мог видеть только начало своего пути, т. е. пространство впереди себя на расстоянии 3–4 м. До следующего включения освещения тоннеля он успевал пройти примерно 5–6 м в темноте, т. е. часть пути он продвигался на ощупь. В одном из участков тоннеля, в котором испытуемый должен был идти в темноте на ощупь, подвешивался муляж человека. Таким образом, в то время, когда испытуемый в темноте наталкивался на него, загорался в очередной раз свет. Одна группа испытуемых знала о наличии муляжа, другой группе об этом не сообщалось.

"Вторжение" муляжа в персональное пространство испытуемых, наталкивавшихся на него в темноте, вызывало у них пароксизм страха. "Впервые в жизни почувствовал, как волосы встали дыбом от ужаса" (из отчета испытуемого К.). "Все тело на миг свела ледяная судорога, когда висящий "человек" вдруг оказался между моими вытянутыми руками, которыми я ощупывал стены в темноте" (из отчета испытуемого Г.). Страх возникал и у тех. кто не знал, и у тех, кто знал о возможном столкновении с муляжом человека. У вторых он был менее выраженным и менее продолжительным (согласно отчетам о самонаблюдении испытуемых).

Неожиданным для исследователей явилось то, что уряда "оповещенных" лиц наряду с чувством страха (по их мнению, одновременно с этим чувством) возникало чувство, которое они характеризовали как "смех", "веселье". Подобные чувства возникали у "неоповещенных" только при затухании у них ощущения испуга, а не вместе с ним, т. е. "на фоне памяти об испуге, а не во время него" (из отчета испытуемого Г.).

Можно полагать, что чувство страха было обусловлено в значительной мере за счет неожиданности проникновения указанного муляжа в персональное пространство испытуемых. В данном случае возникал острый стресс, при котором важное место занимало защитное поведение в ответ на один из "примарных" (врожденных) стимулов опасности, к которым принадлежит неожиданное прикосновение*. Страх, вздрагивание, замирание – первая (программная) фаза активного эмоционально-двигательного реагирования при остром стрессе [116, 123 и др.]. Второй фазой (ситуационной) является экстатическое реагирование. Ознакомленность человека с тем, что его ожидает псевдоопасность, вовлекала его в игровую ситуацию. Это создавало у него психологическую установку, пред – настроенность на игровое поведение с эмоционально позитивными переживаниями. Надо полагать, что такая установка в описанных выше опытах не могла "отменить" первую фазу активного стрессового реагирования (страх, вздрагивание). Тем не менее преднастройка на игровую ситуацию способствовала актуализации одновременно с первой и второй экстатической фазы – преждевременному "торжеству победы" над опасностью, хотя страх перед нею еще не исчез. Таким образом, и чувство страха, и экстатическая веселость активизировались одновременно. Эмоциональный накал испуга, надо полагать, способствовал появлению столь же выраженного начала экстатических переживаний второй фазы стрессового реагирования, которые были значительно сильнее, чем можно было бы ожидать в аналогичной игровой ситуации, если эта ситуация была бы лишена фактора, генерировавшего испуг. Реакция на неожиданное проникновение в персональное пространство (как и реакция на другие "примарные" стимулы) вызвана скорее семантикой стимула (тем, что символизирует эти стимулы), чем их информационными