Записки психиатра. Безумие королей и других правителей - Максим Иванович Малявин

сгибаясь под тяжестью корзин, в которых они несли останки казненных, отправились в ссылку на памятные Понцианские острова, куда в свое время Тиберий сослал их матушку. Второй целью был сам поход: в последние годы, став практически бессменным хозяином тех земель, Гетулик расслабился на местном укропе, запустил службу, и германские племена стали борзеть не по окладу. Не получая вовремя порции коррекционных звездюлей, они решили, что римляне уже не тарт, а лебервурст, и самые отмороженные, хавки, уже не раз хаживали за Рейн – чисто удаль показать. А глядючи на хавков, и остальные приходили к мнению, что неплохо бы прогуляться на юга. А тут вдруг император нагрянул в силах тяжких. Свежих люлей привез. Так что, каким бы карикатурным ни пытались показать этот германский поход, а напротив второй его цели можно смело ставить галочку: устрашили, в чувство привели, казну пополнили. Ну и самим легионерам намекнули, что учиться военному делу надо настоящим образом.

Из германского Могонтиакума в начале зимы 39 года император направил свои калиги в галльский Лугдунум (который сейчас Лион). Пожалуй, этот период – один из тех немногих, когда Сенату и хотелось бы придраться, а не к чему. Оставалось по-стариковски брюзжать: дескать, вы только посмотрите на наше чудище: «Бегало на гульбища, сходбища и сборища, обожало зрелища – в частности, позорища!»[3] Калигула принимает посольства со всех краев, он распоряжается устроить театральные представления, гладиаторские бои, скачки на колесницах, несколько показательных казней (ну куда же без них-то – но, право слово, без фанатизма и строго по приговору) – и состязания риторов. Правда, что касается последних, император не удержался, а Светоний, соответственно, просто не мог пройти мимо такого троллинга, который, впрочем, тут же был выдан за признак безумия: проигравшие болтуны «должны были платить победителям награды и сочинять в их честь славословия; а тем, кто меньше всего угодил, было велено стирать свои писания губкой или языком, если они не хотели быть битыми розгами или выкупанными в ближайшей реке». А император говорил, император предупреждал: за базар надо отвечать… Ах да, еще в Лугдунуме ушло с молотка имущество сестричек-заговорщиц, что также пополнило казну. Убедившись, что в самой империи более-менее устаканивается (германские племена пугнули, дороги строятся и ремонтируются, с парфянами мир-дружба-пчелиный воск, мавретанского царя Птолемея казнили тут же, в Лугдунуме, за плохое поведение, чеканка монет практически полностью перекочевала в Рим), Калигула двигает II, XIV и XX легионы со ауксиларии на галльское побережье, в сторону Британского пролива (который сейчас Ла-Манш). Уж очень тревожные звоночки из тех краев доносились: клич «кельты Британии, объединяйтесь!» если и не брошен, то вот-вот прозвучит, и тогда Галлии может прийтись несладко. К Гезориаку (нынешней Булонь-сюр-Мер), где уже имелся какой-никакой порт, срочно строилась дорога, на месте клепался флот (в основном триремы, поскольку на квинквиремы попросту не хватало времени и кадров) и возводился здоровенный маяк, которым Калигула хотел затмить Фаросского собрата. Кто-то впоследствии счел этот маяк придурью и гигантоманией императора, но сама идея «отселе мы засветим бриттам!» и основательность постройки имели также политическое значение (император крайне редко делал что-то просто так): легионы в Британию плыть не хотели, жаловались, что у них лапки, готовы были даже взбунтоваться – и такое строительство было нужно для ощущения, что тут все всерьез и надолго.

Впрочем, скорее всего, так оно и планировалось, и никаких блицкригов не предполагалось. Тут историки и летописцы ясности не добавляют. Светоний так и вовсе анекдотами отделался: мол, император приказал всем собирать раковины в шлемы и складки одежд – это, говорил он, добыча Океана, которую он шлет Капитолию и Палатину. <…> Воинам он пообещал в подарок по сотне денариев каждому и, словно это было беспредельной щедростью, воскликнул: «Ступайте же теперь, счастливые, ступайте же, богатые!» Вот только muscular можно перевести как «раковина», а можно припомнить, что точно так же назывались римские подвижные оборонительные навесы – и тогда распоряжение их собирать заиграет совершенно иными красками: учения, учения проводились о ту пору на берегу Британского канала. И планомерная подготовка – если не к вторжению (что вряд ли: столько кораблей у Калигулы там не наскребалось), то к укреплению береговой линии. А вот потом… Впрочем, бритты впечатлились и даже поспешили задобрить римлян. Так или иначе, надолго император в тех краях не стал задерживаться: прибыла сенатская делегация и попросила (а де-факто практически потребовала) поспешать обратно в Рим. Назачем? Так снова в провинциях неспокойно: в Мавретании изобиделись на казнь их царя и барагозят, в Иудее из-за статуи императора, которую поставили в Иерусалимском храме, тоже беспорядки, и туда уже отправились два Сирийских легиона, да еще и парфяне снова что-то мутят. Ну и вообще, такие длительные командировки несовместимы с карьерой. Ох и разозлился же Сапожок! Не только на дурные вести с границ: ему оказией доставили и компромат на сенаторов. Глянул он гневно на делегацию и пообещал: прийти-то приду, да не один, а в компании кое с кем еще – и выразительно похлопал по рукояти своего меча. И запретил сенаторам выходить к нему навстречу из Рима с приветствиями, когда он прибудет на место. Потом написал эдикт, в котором было сказано, что возвращается он лишь к тем, кому желанен – к всадникам и народу; «для Сената же он не будет более ни гражданином, ни принцепсом». И нарочито неспешно отправился в обратный путь. Рим замер в ожидании.

Вернувшись в Вечный город летом 40 года (а вот тут обычно любящие точность летописцы дают срок плюс-минус ту самую калигу – с мая по август), император недвусмысленно показал, насколько он доверяет римской знати. Тем, что никого из этих важных дяденек в его ближайшем и доверенном окружении попросту не осталось. Ну почти никого. Сформировался нетривиальный междусобойчик: четвертая жена, Милония Цезония (первая, Юния Клавдилла, умерла родами; вторая, Ливия Орестилла, красавица была, да стала тайком бегать к Гаю Пизону, бывшему ее жениху, у которого император ее отжал, – пришлось в ссылку отправлять; третья же, Лоллия Паулина, была еще краше, да вот беда – бесплодна оказалась), греки-вольноотпущенники Протоген и Каллист (практически Феликс Эдмундович и Лаврентий Палыч Берий, цветок душистый прерий, в древнеримском исполнении), а также раб-египтянин Геликон (тело хранить, негодяя какого исполнить). Были вхожи в эту компанию также два префекта претория (ибо на преторианской гвардии зиждется власть императора – ею же, впрочем, зачастую и меняется), Марк Аррецин Клемент и Луций Аррунций Стелла. На этом список уважаемых людей и закончился. Хотя нет, был еще Гней Домиций Афр, старый