Как выиграть любой спор. Дома, на работе, в суде – где угодно - Джерри Спенс

Телевизионные проповедники эксплуатируют одиноких и отчаявшихся, уверяя их, что, если они отдадут свои деньги, их примут в племя и будут любить. Нас эксплуатируют ведущие ток-шоу, которые позволяют единицам быть одним ухом услышанными, чтобы создать иллюзию того, что мы принимаем участие в жизни общества и что с нами считаются. А между делом ведущий ток-шоу продает нам гаджеты и разную дребедень. Мы пытаемся идентифицировать себя с каким-либо племенем, становясь фанатами Giants, или Jets, или Red Socks, но, по большому счету, это вообще не племена. Это детища корпоративного бизнеса, и когда мы болеем за свои команды, свои псевдоплемена, нам тоже продают гаджеты и разную дребедень.

А те несчастные, которых подвергли самому страшному наказанию в виде изгнания, — это всегда самые слабые, самые бедные и самые обездоленные. Их дети растут в нищете, забытые и заброшенные. Мы читаем о семьях, где девятнадцать ребятишек ютятся в двух маленьких грязных комнатах и едят из собачьей миски, а потом гадаем, почему они совершают преступления. И вместо того чтобы прекратить эту дискриминацию, чтобы остановить собственную преступность, мы ратуем за то, чтобы строить больше исправительных учреждений для таких детей и взрослых. Неудивительно, что они отвечают тем же. Неудивительно, что они ополчаются не только на систему, но и друг на друга, ибо здесь действует тот же принцип «волшебного зеркала»: безумие общества порождает безумие его членов.

Какое это имеет отношение к спорам с нашими детьми? К каким бы слоям общества ни принадлежали наши дети, все они бездомные, потому что живой структуры в виде метафорического племени почти нигде не осталось. Школы больше не общинно-племенные организации, а самые что ни на есть исправительные учреждения, где к детям относятся не с любовью и уважением, а как к преступникам. В какой-то степени роль племени пытаются выполнять церкви, но они в большинстве своем озабочены способностью своих прихожан обеспечивать их мертвыми ценностями, называемыми деньгами. Лишь кое-где сохранились небольшие сельские общины, которые до сих пор функционируют как племенные, и на их примере можно многому поучиться.

Чтобы спорить с детьми, которые родились в этом мертвом суперплемени и которые лишены настоящей любви и заботы, нужно понимать, кто эти дети и как ими манипулируют. Чтобы спорить с этими детьми, с этими жертвами мертвого суперплемени, особенно после достижения ими «сознательного возраста» (как любят говорить в суде), который приходится на период полового созревания и на самом деле является бессознательным возрастом, нужно применять определенные инструменты аргументации, которые обычно игнорируют на этом этапе. Главный инструмент — это, конечно же, любовь. Если бы нужно было дать всего один совет родителям, я бы посоветовал им больше любить своих детей.

На мой взгляд, еще одним фактором высокого уровня преступности является пространство. Если упаковать в бетонную коробку дюжину молодых крыс, они неизбежно будут драться и убивать друг друга. Если упаковать в бетонные коробки наших городов миллионы юных созданий, они ожидаемо будут бунтовать, выплескивать боль и гнев, проявлять насилие. Если бы меня попросили решить проблему современной преступности, с учетом имеющихся ресурсов для ее решения, я бы прежде всего изъял наших детей из бетонных коробок. Я бы дал им пространство. Я бы вывез их на природу, где они могли бы вволю резвиться. Я бы подарил им горы, и реки, и поля, и полевые цветы. Свободное пространство искореняет преступность лучше всех известных мне средств. Но вместо того чтобы освободить наших детей из бетонных коробок, мы упаковываем их в еще меньшие бетонные коробки, называемые тюрьмами, и ожидаем, что они научатся там уму-разуму.

Любовь требует от нас освободить наших детей. Любовь требует от нас освободить наших детей и доверять им. Однажды я поймал несколько молодых ворон, которые были еще слишком незрелыми, чтобы далеко летать, и принес их своим детям, которые тоже были еще слишком маленькими, чтобы летать. Дети сразу полюбили птенцов. Но они были достаточно мудры и знали, что нельзя держать в неволе тех, кого по-настоящему любишь, поэтому через несколько дней мне пришлось отнести птенцов обратно, к гнезду, где их оглушительно каркающие родители испытали радостное чудо воссоединения.

Точно так же нельзя держать в неволе своих детей, если мы их по-настоящему любим. Мы должны давать им свободу. Мы должны переступать через страх — свой, — что с ними что-нибудь случится. Мать-птица знает, что она рискует, давая своему малышу свободу. Ее птенец может выпасть из гнезда. Его может съесть бродячий кот или орел. Он может умереть от голода. Но мать-птица должна идти на такой риск. И птенец, когда приходит время покинуть родительское гнездо, не боится отправиться в самостоятельную жизнь.

Как часто я трясся за судьбу своих детей, доводя себя до исступления. Как часто я чувствовал бессилие и беспомощность перед тем фактом, что они, как и птицы, должны улететь. Как часто я пытался удержать своих детей под родительским крылом, не понимая, что это реакция на мою, а не на их потребность, и на мой, а не на их страх. Но любовь не только защищает и оберегает. Она окрыляет и дает свободу.

Мать-Природа удивительно мудра. Она понимает, что дети должны сформировать собственные крылья и научиться летать, прежде чем покинуть родительское гнездо. А мы мешаем Матери-Природе. Мы не позволяем ребенку быть. Мы не проявляем к ребенку уважения, чтобы он рос сильным, уверенным в себе и способным выжить в этом суровом мире. Вместо этого мы наказываем, подавляем, поучаем и стращаем ребенка. На любые его попытки поступить по-своему мы реагируем глупо, а порой и жестоко.

Мы требуем от детей послушания, то есть полного отсутствия креативности, что для них равносильно смерти. Просить детей послушно заниматься саморазрушением во имя любви — это верх безумия.

Чего мы хотим от наших детей? Я не забыл, что эта глава о том, как спорить со своими детьми. Поэтому возвращаюсь к определению спора. Спор — это процесс, посредством которого мы добиваемся того, чего мы хотим от других людей или от отношений с ними. Чего мы хотим и чего мы добиваемся, споря со своими детьми? Мы хотим просто победить и заставить ребенка подчиниться нашей воле? Мы хотим, чтобы ребенок нас слушался, склонялся перед нашей силой, следовал нашим наставлениям? Мы хотим, чтобы ребенок внимал нашим красноречивым и бесспорным доводам? Мы хотим, чтобы ребенок копировал наши идеи, убеждения, вкусы и цели? Мы хотим, чтобы ребенок был нашей миниатюрной копией, просто жалким подобием? Мы хотим, чтобы ребенок вел себя как слуга или раб, выполняя наши желания?