Сочинения - Жак Лакан

была восстановлена для субъекта: для него это своего рода островок, постоянство которого навязано ему после испытания его постоянства, который для меня связан с тем, что делает его пригодным для жизни, но также и искажает его, а именно с эксцентричными перестроениями воображаемого I и символического S, которые сводят его к полю их ступенчатого смещения.

Здесь важна подчиненная концепция, которую мы должны дать себе в отношении функции реальности в процессе, как в его причине, так и в его следствиях.

Мы не можем развивать здесь, безусловно, важный вопрос о том, что такое мы для субъекта, мы, к которым он обращается как к читателям, а также вопрос о том, что осталось от его отношений с женой, которой был посвящен первый черновик его книги, чьи визиты во время его болезни всегда приветствовались с самым сильным чувством, и к которой, как он уверяет нас одновременно с самым решительным признанием своего бредового призвания, он "сохранил свою старую любовь" (S. note to p. 179-XIII).

Сохранение в схеме I траектории Soo′O символизирует в ней мнение, которое я вынес из рассмотрения этого случая, что отношение к другому в той мере, в какой он подобен ему, и даже такое возвышенное отношение, как дружба, в том смысле, в каком Аристотель рассматривает его как составляющее суть супружеских отношений, вполне совместимы с неуравновешенностью отношения к капитальному Другому и связанной с ним радикальной аномалией, квалифицируемой, неправомерно, но не без некоторого приближения к истине, в старой клинической медицине как частичное заблуждение.

Однако эту схему лучше отправить в мусорную корзину, если она, как и многие другие, заставит кого-нибудь интуитивно забыть об анализе, на котором она основана.

В самом деле, стоит только задуматься, чтобы понять, что это было бы в большей степени заслугой комментатора, миссис Иды Макалпайн, чье подлинное мышление я хотел бы похвалить в последний раз, если только не признать мои причины для введения этой схемы.

Я хочу сказать, что дело разума - распознать драму безумия, sua res agitur, потому что именно в отношении человека к означаемому находится эта драма.

Мысль о том, что человек может стать таким же безумным, как и пациент, пугает меня не больше, чем Фрейда.

Как и Фрейд, я считаю, что мы должны слушать говорящего, когда речь идет о сообщении, которое исходит не от субъекта за пределами языка, а от речи за пределами субъекта. Ибо только тогда можно услышать ту речь, которую Шребер уловил в Другом, когда от Аримана к Ормузу, от злого Бога к отсутствующему Богу, он приносит семя, в котором артикулируется сам закон означающего: 'Aller Unsinn hebt sich auf!' "Всякая бессмыслица упразднена!" (S. 182-3-XIII и 312-P.S. IV).

В этот момент я возвращаюсь (оставляя тем, кто будет заниматься мной, труд выяснить, почему я оставил это в тайне на десять лет) к тому, что я сказал в диалоге с Анри Эй: "Бытие человека не только не может быть понято без безумия, оно не было бы бытием человека, если бы не несло в себе безумие как предел его свободы".

V Постскриптум

Вслед за Фрейдом я учу, что Другой - это местонахождение той памяти, которую он открыл и назвал бессознательным, памяти, которую он рассматривает как объект вопроса, остающегося открытым, поскольку она обусловливает неразрушимость определенных желаний. Я бы ответил на этот вопрос в терминах концепции означающей цепи, открываемой первобытной символизацией (проявившейся в игре Fort! Da!, которая, по мнению Фрейда, лежит в основе компульсии повторения); эта цепь развивается в соответствии с логическими связями, чья хватка на означаемое, а именно на бытие (l'être) и существование (l'étant), действует через эффекты означающего, которые я описываю как метафору и метонимию.

Именно в случайности в этом регистре и в том, что в нем происходит, а именно в отчуждении Имени Отца на место Другого и в неудаче отцовской метафоры, я обозначаю дефект, который придает психозу его существенное состояние, и структуру, которая отделяет его от невроза.

Этот тезис, который я представляю здесь как вопрос, предшествующий любому возможному лечению психоза, продолжает свою диалектику и дальше: но я остановлю его здесь и скажу почему.

Во-первых, потому что стоит указать, что можно обнаружить из моей паузы.

Перспектива, которая не изолирует отношения Шребера с Богом от их субъективной рельефности, отпечатка негативных черт, которые делают их скорее смесью, чем единством бытия и сущности, и которая, в прожорливости, которая сочетается в ней с отвращением, в соучастии, которое поддерживает ее вымогательство, не показывает ничего, если называть вещи своими настоящими именами, из Присутствия и Радости, которые освещают мистический опыт: Противопоставление, которое не только демонстрируется, но и основано на поразительном отсутствии в этих отношениях Du, по-французски Tu, которое в английском (Thou) предназначено для призыва Бога и обращения к Богу, и которое является обозначением Другого в речи.

Мне знакома ложная скромность, царящая в науке по этому поводу; Она является подходящим спутником ложной мысли о педантизме, когда она утверждает невыразимый характер живого опыта, даже "болезненного сознания", чтобы обезвредить усилие, которое она затрачивает, а именно то, что требуется именно в той точке, в которой он не невыразим, поскольку он (ça) говорит, в которой живой опыт, далекий от разделения, сообщает себя, в которой субъективность уступает свою истинную структуру, структуру, в которой то, что анализируется, тождественно тому, что артикулируется.

И с той же драматической точки зрения, к которой привела нас бредовая субъективность, мы обратимся к научной субъективности: Я имею в виду ту, которую ученый, работающий в науке, разделяет с человеком той цивилизации, которая ее поддерживает. Не стану отрицать, что в той части мира, в которой мы живем, я видел достаточно, чтобы задаться вопросом о критериях, по которым человек с рассуждениями о свободе, которые, безусловно, следует назвать бредовыми (я посвятил этому один из своих семинаров), с концепцией реального, в которой детерминизм - не более чем алиби, которое вскоре вызывает тревогу, если попытаться распространить его область на случайность (я проверил это на своих слушателях в ходе эксперимента), с верой, которая собирает людей вместе, по крайней мере, для половины мира, под символом Деда Мороза (что вряд ли может ускользнуть от кого-либо), этот человек не позволит мне отнести его, по законной аналогии, к категории социальных психозов - в установлении которых Паскаль, если я не ошибаюсь, опередил меня.

То, что такой психоз может оказаться совместимым с тем, что называется хорошим порядком, не вызывает сомнений, но это не дает психиатру, даже если он психоаналитик,