Виктор Тэрнер - Символ и ритуал

И здесь оказывается, что, подобно церемонии апо, Самайн символизирует сезонное избавление от грехов и возобновление плодородия, связанного с космическими и хтоническими силами. По европейским народным поверьям, полночь 31 октября стала ассоциироваться со сборищами адских сил в лице ведьм и дьявола, как Walpurgisnacht[23] и едва не ставший роковым для Тэма О'Шэнтера канун Дня всех святых. Соответственно сформировался странный альянс между невинными и злыми, детьми и ведьмами, которые очищают общину мнимым состраданием и террором жестоких шуток и забав и расчищают путь для коммунитарных праздников солнцеподобного тыквенного пирога — по крайней мере в Соединенных Штатах. Так или иначе, как это хорошо известно драматургам и романистам, для костров коммунитас в качестве трута необходимо прикосновение греха и зла, хотя для того, чтобы приспособить эти костры для домашних, а не разрушительных нужд, необходимо прибегнуть к тщательно разработанным ритуальным механизмам. В сердце любой религиозной системы, которая тесно связана с человеческими структурными циклами развития, всегда есть felix cul[24].

Другие ритуалы перемены статуса включают в себя перехват женщинами мужских ролей и власти. Они происходят в определенной точке календарных перемен, как в случае с проанализированной Максом Глюкманом церемонией номкубулвана у зулусов, где «в обрядах, исполняемых в ряде районов Зулуленда в период прорастания злаков, главная роль отводится женщинам, а подчиненная — мужчинам» [27, с. 4–11]. (Сходные обряды, в которых девушки надевают мужские одежды, пасут и доят скот, можно наблюдать во многих обществах южных и центральных банту). Чаще ритуалы этого типа исполняются, когда важнейшей территориальной единице племенного общества угрожает какое-либо природное бедствие — налет насекомых или голод и засуха. Д-р Питер Ригби [49] недавно опубликовал подробное описание женских обрядов такого рода у того из Танзании. Эти обряды были тщательно и всесторонне рассмотрены такими авторитетами, как Эйлин Криге, Глюкман и Жюно. Поэтому я укажу лишь, что во всех ситуациях, в которых они происходят, существует убеждение, что мужчины, часть которых занимает ключевые положения в социальной структуре, как-то вызвали неудовольствие богов либо предков или же настолько нарушили мистическое равновесие между обществом и природой, что непорядки в первом повлекли за собой аномалии в последней.

Короче говоря, структурные верхи своими распрями из-за партикуляристских или сегментарных интересов навлекли беду на всю общину. И, стало быть, восстановление порядка должны взять на себя структурные низы (у зулусов — молодые женщины, которые обычно, находятся под patria potestas[25] отцов или под manus[26] мужей), представляющие коммунитас, или глобальную общину, проходящую сквозь все внутренние деления. Они делают это, символически узурпируя на короткое время оружие, одежду, снаряжение и стиль поведения структурных верхов, т. е. мужчин. Однако у старой формы теперь новое содержание. Власть теперь в руках у самой коммунитас, рядящейся под структуру. Структурная форма лишена себялюбивых атрибутов и очищена связью с ценностями коммунитас. Единство, которое было расколото эгоистическими ссорами и затаенной злобой, восстанавливается теми, кого обычно считают находящимися под схваткой за правовой и политический статус. Но у слова «под» есть два смысла: это не только то, что структурно внизу; это еще и общая основа всей социальной жизни — земля и ее плоды. Иными словами, то, что является низким в одном социальном измерении, может стать основным в другом.

По-видимому, существенно то, что юные девицы часто выступают как главные действующие лица: они еще не стали матерями детей, чьи структурные позиции снова создадут почву для противоборства и соперничества. Однако неизбежным образом перемены эфемерны и преходящи (если угодно, «лиминальны»), так как два способа социальных взаимоотношений здесь культурно поляризованы. Потому что девушки, пасущие стадо, — это классификационный парадокс, один из тех парадоксов, который способен существовать лишь в лиминальности ритуала. Коммунитас не может манипулировать ресурсами или осуществлять социальный контроль, не изменив собственной природы и не прекратив быть коммунитас. Но она может в кратком откровении «сжечь» или «смыть» — неважно, какую метафору очищения употреблять, — накопленные грехи и трещины структуры.

Подведем итоги нашим наблюдениям над ритуалами перемены статуса: маскировка слабости под агрессивную силу и соответственно маскировка силы под униженность и пассивность— это средства очищения общества от его порожденных структурой «грехов» и того, что хиппи могли бы назвать «подвесками». Сцена подготовлена для экстатического действия коммунитас, вслед за которым происходит трезвое возвращение теперь уже очищенной и возрожденной структуры. Одно из лучших описаний «изнутри» этого ритуального процесса дано в статье обычно трезвого и бесстрастного аналитика индийского сельского общества проф. Маккима Мариотта [43]. Он рассматривает праздник холи в деревне Кишан Гари, «расположенной недалеко от Матхуры и Вриндавана, по другую сторону реки Джамны, в одном дне ходьбы от легендарной земли Брадж, где провел свои юные. годы Кришна». Кришна и был главным божеством в этих обрядах, и сами они, описанные Мариотту как «праздник любви», были весенним празднеством — «самым большим религиозным торжеством года». Еще будучи неопытным полевым исследователем, Мариотт с головой окунулся в эти обряды, глотал какое-то пойло, содержащее смесь марихуаны с охрой, и восторженно барабанил. На следующий год он стал размышлять о том, какой могла бы быть функция, a la Рэдклифф-Браун, этих буйных обрядов.

«Уже прошел целый год с начала моих разысканий, и опять приближался праздник любви. Я вновь стал опасаться за свое физическое состояние, однако понимание социальной структуры обещало помочь разобраться в предстоящих событиях. На этот раз, не прибегая к марихуане, я увидел адскую неразбериху холи подчиненной чрезвычайно выверенному социальному порядку. Но то был порядок, прямо противоположный социальным и ритуальным принципам обыденной жизни. Каждый бунтарский акт во время холи подразумевал какие-то противоположные, позитивные правила или факты из повседневной социальной жизни в деревне,

Кто эти улыбающиеся мужчины, которых так безжалостно бьют по голеням, женщины? Это самые зажиточные крестьяне из брахманов и джатов, а бьющие — это те ревностные местные радхи, „деревенские жены“, которые представлены как в реальной, так и в воображаемой системе родства. Собственно говоря, жена „старшего брата“ — шуточный партнер мужчины, в то время как жена „младшего брата“ отнимается у него по законам чрезвычайного уважения, однако обе они объединяются здесь с „заместителями“ матери мужчины — женами „младших братьев его отца“ — в одну революционную клику „жен“, отрицающих любые связи и родство. Самые отважные драчуны из этого батальона под чадрой — это жены батраков из низких каст, ремесленников или слуг — наложницы и кухарки своих жертв. „Пойди испеки хлеб!“ — дразнится один крестьянин, подстрекая нападающих. „Ты пришла за моими семенами?“ — выкрикивает другой польщенный страдалец, изнемогая под ударами, но выказывая стойкое терпение. Шесть мужчин-брахманов лет за пятьдесят, столпы деревенского общества, убегают, хромая и задыхаясь, от дубины с острым наконечником, которой размахивает дюжая молодая женщина-бхангин, чистильщица их отхожих мест. Все дочери деревни не принимают участия в кровавой бане, учиненной их братьям, но они готовы немедленно атаковать любого потенциального мужа, который забредет сюда из другой, жениховской деревни нанести праздничный визит.

А кто этот „король холи“, сидящий верхом на осле лицом к хвосту? Это старший мальчик из высшей касты, известный задира; его посадили туда его объединившиеся жертвы (впрочем, он, кажется, испытывает удовольствие от великолепия своего позора).

Из кого состоит этот хор, так громко поющий в переулке гончаров? Не из жителей этого переулка, а из шестерых мойщиков, портного и трех брахманов, объединяющихся каждый год только в этот день в идеальный музыкальный союз, построенный по образцу дружбы богов.

Кто эти преображенные „пастухи“, забрасывающие глиной и грязью всех почтенных граждан? Это водонос, два молодых брахманских жреца и сын цирюльника, педантичнейшие специалисты по повседневным процедурам очищения.

Чей домашний алтарь обвешан козлиными костями и какой неизвестный шутник сделал это? Это алтарь вдовы брахмана, которая постоянно беспокоила своих соседей и родственников, Привлекая их к суду.