Сочинения - Жак Лакан

как Нечто-другое в столь многих переживаниях, которые люди испытывают, вовсе не думая о них, скорее, думая о них, но не думая, что они думают, и подобно Телемаху, думающему о расходах (pensant à la dépense), никогда не должно было быть продумано до такой степени, чтобы быть конгруэнтно сказанным теми, кого идея мысли уверяет в том, что они думают.

Желание, скука, заточение, бунт, молитва, бессонница (я хотел бы остановиться на этом, поскольку Фрейд специально упоминает об этом, цитируя в середине своего "Шребера" отрывок из "Заратустры" Ницше) и паника присутствуют здесь как свидетельство измерения этого Другого, и чтобы привлечь наше внимание к нему, не столько, как я бы сказал, как к простым состояниям ума, которые можно вернуть на место с помощью мышления без смеха, но гораздо больше как к постоянным принципам коллективных организаций, вне которых человеческая жизнь, похоже, не способна долго сохраняться.

Несомненно, не исключено, что самое мыслимое мышление, считающее себя этим Другим, всегда было не в состоянии выдержать эту возможную конкуренцию.

Но это отвращение становится совершенно понятным, как только между этим "Где-то" и местом, присутствующим для всех и закрытым для каждого, возникает концептуальная развязка, о которой никто еще не догадывался, и в которой Фрейд обнаружил, что, не думая об этом и не имея возможности думать, что он думает об этом лучше, чем кто-либо другой, оно думает (ça pense). Оно мыслит довольно плохо, но оно мыслит. Ибо именно в этих терминах оно сообщает нам о бессознательном: мысли, которые, если их законы не вполне совпадают с законами наших повседневных мыслей, какими бы благородными или вульгарными они ни были, прекрасно сформулированы.

Поэтому больше нет возможности свести это "Где-то там" к воображаемой форме ностальгии, потерянного или будущего рая; то, что мы находим, - это рай детской любви, где, Бодлер де Дье, что-то происходит, я могу сказать вам.

Более того, если у нас еще оставались какие-то сомнения, Фрейд назвал местонахождение бессознательного термином, который поразил его в Фехнере (который, кстати, экспериментатор, а вовсе не реалист, предполагают наши литературные справочники), а именноein anderer Schauplatz, другая сцена; он использует его около двадцати раз в своих ранних работах.

Облившись холодной водой и, будем надеяться, освежив сознание, перейдем к научной формулировке отношения субъекта к этому Другому.

2. Чтобы "закрепить наши идеи" и страждущие души, я применю указанное отношение к схеме L, уже произведенной и здесь упрощенной:

Эта схема означает, что состояние субъекта S (невроз или психоз) зависит от того, что разворачивается в Другом О. То, что там разворачивается, артикулируется как дискурс (бессознательное - это дискурс Другого), синтаксис которого Фрейд впервые попытался определить для тех кусочков, которые приходят к нам в определенные привилегированные моменты, в снах, при проскальзывании языка или пера, при вспышках остроумия.

Почему субъект должен быть заинтересован в этом дискурсе, если он не участвует в нем? Он действительно участвует, поскольку растянут по четырем углам схемы: S - его невыразимое, глупое существование, O - его объекты, O′ - его эго, то есть то, что отражается от его формы в его объектах, и O - локус, из которого ему может быть представлен вопрос о его существовании.

Ибо истиной опыта для анализа является то, что субъект сталкивается с вопросом своего существования, не в терминах тревоги, которую он вызывает на уровне эго и которая является лишь одним из элементов в серии, а как артикулированный вопрос: "Что я есть?", касающийся его пола и его случайности в бытии, а именно, что, с одной стороны, он мужчина или женщина, а с другой - что он может и не быть, причем эти два понятия сопрягают свою тайну и связывают ее в символах деторождения и смерти. То, что вопрос о его существовании омывает субъекта, поддерживает его, вторгается в него, даже разрывает его на части, проявляется в напряжении, провалах, фантазиях, с которыми сталкивается аналитик; и, следует добавить, с помощью элементов конкретного дискурса, в котором этот вопрос артикулируется в Другом. Именно потому, что эти феномены упорядочены в фигурах этого дискурса, они обладают фиксированностью симптомов, читаемы и могут быть разрешены при расшифровке.

3. Поэтому необходимо настаивать на том, что этот вопрос не представлен в бессознательном как невыразимый, что этот вопрос является вопрошанием (une mise en question), то есть что до всякого анализа он артикулируется в нем в виде дискретных элементов. Это очень важно, поскольку эти элементы - те, которые лингвистический анализ заставляет нас выделять в качестве сигнификаторов, и здесь они предстают в чистом виде в самой маловероятной, но наиболее вероятной точке:

- Наиболее маловероятно, поскольку их цепочка оказывается выжившей в изменчивости по отношению к субъекту, столь же радикальной, как и неразгаданные иероглифы в одиночестве пустыни;

- наиболее вероятным, поскольку только там их функция побуждения означающего к означаемому путем навязывания ему своей структуры может проявиться вполне однозначно.

Ибо, конечно, борозды, открываемые означающим в реальном мире, будут стремиться расширить пробелы, которые реальный мир qua existent (étant) предлагает означающему, настолько, что в нашем понимании вполне может сохраниться двусмысленность в вопросе о том, не следует ли означающее здесь закону означаемого.

Но это не так на уровне постановки вопроса не о месте субъекта в мире, а о его существовании как субъекта, постановки вопроса, который, начиная с него самого, распространяется на его внутримировое отношение к объектам и на существование мира, в той мере, в какой он тоже может быть поставлен под вопрос вне его порядка.

4. В опыте бессознательного Другого, к которому нас ведет Фрейд, крайне важно осознать, что вопрос не находит своих очертаний в протоморфных пролиферациях образа, в вегетативных интумесценциях, в анимических ореолах, излучающихся из пульсации жизни.

В этом заключается вся разница между ориентацией Фрейда и юнгианской школой, которая придерживается подобных форм: Wandlungender libido. Эти формы можно отнести к первому уровню мантики, поскольку они могут быть произведены соответствующими техниками (способствующими созданию воображения: грезы, рисунки и т. д.) в месте, поддающемся отображению: на нашей схеме мы видим его растянутым между o и o′, то есть в пелене нарциссического миража, идеально подходящего для поддержания своими эффектами соблазнения и захвата всего, что в нем отражается.

Если Фрейд и отвергал эту мантику, то только в том месте, где он пренебрегал направляющей функцией означающей артикуляции, которая действует по своему внутреннему закону и из материала, подвергнутого нищете, которая для нее существенна.

Аналогично, именно в той степени, в