Дмитрий Узнадзе - Психология установки

<1949>

Формы поведения человека

Понятие поведения занимает в психологии совершен­но особое место. Хотя утверждение бихевиористской психо­логии о том, что поведение является основным предметом на­шей науки, ни в коем случае нельзя признать обоснованным, тем не менее не подлежит сомнению, что для изучения под­линного предмета психологии — психической жизни — это понятие имеет совершенно исключительное значение. Дело в том, что исторически психическая жизнь возникла на осно­ве взаимодействия с окружающей действительностью, на ос­нове практики или поведения, и все характеризующие ее ос­новные особенности, вся обнаруживаемая в ней закономер­ность создавались и развивались в процессе практики. Очевидно, что вне учета этого наисущественнейшего обстоятельства, вне соответствующего внимания к понятию пове­дения психологическое исследование было бы бесплодным. Абстрактный и метафизический характер буржуазной психо­логии, ее схематизм и формализм, ее бесплодность в отноше­нии задач понимания конкретной психической действитель­ности проистекают в немалой мере также и от недооценки этого положения. Само собой разумеется, что в подлинно научной психологии понятие поведения должно занимать совершенно особое место.

Несмотря на это, однако, даже в отношении основного психологического содержания этого понятия нет еще окон­чательной договоренности. Как и во многих иных случаях, а возможно и еще в большей степени, правильному решению вопроса помимо всего препятствует та роковая предпосыл­ка, на которой, в сущности, зиждется вся буржуазная психо­логия, — предпосылка, согласно которой психические и мо­торные процессы находятся в непосредственной причинной связи между собой и окружающей действительностью. По этой гипотезе непосредственности получается, что пове­дение осуществляется помимо существенного соучастия субъекта, личности как конкретной целостности, что оно представляет собой взаимодействие с действительностью отдельных психических и моторных процессов, первично определенных непосредственным взаимодействием двух зве­ньев — моторных или психических процессов и их стимулов или раздражителей, и, следовательно, для его понимания, помимо учета этих двух моментов, не требуется ничего дру­гого. Что же касается самого субъекта как конкретной цело­стности, устанавливающей для достижения своих целей это взаимоотношение со средой, — субъекта с его потребностя­ми, — то при анализе поведения с точки зрения гипотезы не­посредственности он полностью исключается из поля зрения как абсолютно лишний. Следовательно, все то, что в поведе­нии говорит о субъекте, его смысл, его значение, по существу, не включено в это понятие; он является будто чуждым, при­внесенным элементом, не имеющим значения для понимания самого поведения. Вот почему субъект вовсе изъят из поня­тия поведения, в котором оставлены только два названных выше находящихся во взаимосвязи момента — процессы или акты (психические и моторные) и их возбудители. Короче говоря, поведение — это стимул плюс реакция.

Обратимся к примеру. Поведением в обыденной жизни называют такие случаи: студент читает книгу, колхозник па­шет, Юлий Цезарь переходит Рубикон, Наполеон идет похо­дом на Россию... Как видим, во всех этих случаях мы имеем дело с последовательностью определенных движений, произ­водимых непременно в какой-то конкретной ситуации и служащих удовлетворению совершенно конкретной потребно­сти определенного субъекта — субъекта поведения. Не воз­никни у него этой потребности и не окажись он в этой опре­деленной ситуации, он так и не совершил бы этого поведения. Бесспорно, что превращение последовательности движений в настоящее поведение зависит именно от этих двух момен­тов (от потребности и ситуации).

Забудем теперь на время про субъекта с его потребностя­ми, для удовлетворения которых он осуществляет в опреде­ленной ситуации то или иное вышеуказанное поведение. К чему это приведет? Потеряв свои специфические особен­ности, каждый из отдельных случаев поведения превратит­ся в одних случаях в одну определенную последовательность элементарных движений, а в других — в другую. В этом слу­чае, следовательно, за настоящее поведение принимаются эти элементарные движения, а не те или иные их комплексы, ко­торые не имеют сами по себе ничего специфичного и, значит, не содержат чего-либо заслуживающего особого изучения.

Что представляют собой эти элементарные движения? Во всех приведенных выше примерах поведения мы имеем дело с одним и тем же обстоятельством: действующий из­вне на чувствительную поверхность тела какой-либо опре­деленный раздражитель сначала вызывает определенный физиологический процесс в нервном волокне, а отсюда распространяется затем на эфферентный нерв и заканчива­ется сокращением мышцы. Согласно бихевиористам, любой случай конкретного поведения состоит только лишь из та­ких элементарных процессов и поэтому любой конкретный акт поведения можно счесть изученным, если выявлены со­ставляющие его элементарные процессы. Эти элементарные процессы названы американским психологом Толменом молекулярным поведением, сложные же конкретные формы, примеры которых нами были приведены выше, — молярным поведением.

Настоящим поведением, следовательно, бихевиористская психология считает молекулярное поведение. Согласно си­стеме взглядов этой психологии, жизнь человека может быть признана научно изученной только в том случае, если она полностью сведена к актам молекулярных поведений и если, таким образом, выявлены те подлинно физиологические процессы, которые реально и единственно имеют место в организме, как действительная сущность его поведения. Но тогда психология не могла бы считаться наукой о поведении конкретного человека, так как конкретное поведение, как из­вестно, всегда служит какой-либо потребности, всегда имеет какой-то смысл, какое-то значение; психология в таком слу­чае превратилась бы в науку о рефлексах, в физиологию. Отсюда с очевидностью следует, что если наука о конкретной психической жизни человека возможна, то бихевиористическое молекулярное понимание поведения для нее и бесполез­но и неприемлемо, а его место должно занять понятие моляр­ного поведения.

Согласно основным принципам гештальттеории, процес­сы, протекающие в физиологической области, нельзя ни в коем случае считать непременно молекулярными, отрицая наличие в них молярных феноменов. По основной гипотезе Вертгеймера, впоследствии особенно развитой В. Келером и известной под именем изоморфизма, движение атомов и мо­лекул мозга отличается от мыслей и чувств не по существу, а в молярном аспекте; как процесс протяженный оно идентич­но с мыслями и чувствами, и, следовательно, физиологичес­кие процессы также гештальтиы. Отсюда же, по словам Коффка, следует только одно: «Если физиологические процессы обладают протяженностью и если вместо того, чтобы быть молекулярными, они молярны, то нет никакой опасности пренебречь молярным поведением за счет молекулярного» и свести целостное осмысленное поведение человека на ли­шенные всякого смысла процессы[50].

Таким образом, по гештальттеории, в действительности имеет место не молекулярное поведение, а молярное, и, сле­довательно, у психологии есть возможность изучать действи­тельное поведение человека.

Можно ли, однако, на самом деле молярное поведение гештальттеории считать поведением, имеющим смысл?

Поведение человека, согласно Коффке, более молярно, чем молекулярно, потому что оно представляет собой протяжен­ный процесс, обусловленный не обособленными, локальны­ми, не зависимыми друг от друга связями, а широким полем, в котором эти процессы протекают, — обусловленный не отдельными нервными путями в организме, а протяженной средой, динамическому воздействию которой оно подверже­но и которую Коффка называет «средой поведения». Поведе­нию постольку присуши смыслу значение, поскольку оно представляет обязательный момент целостной структуры, гештальта, поскольку оно занимает в них определенное мес­то и играет определенную роль.

Однако по меньшей мере противоестественно говорить о смысле, значении поведения, не учитывая цели, которой оно служит, и гештальттеория оказывается вынужденной встать в этом случае на такой именно противоестественный путь. Ведь о цели поведения вправе говорить только тот, кто увя­зывает его с активным, имеющим определенную потребность субъектом, кто не мыслит поведения помимо такого субъек­та! Гештальтистское же понимание поведения, в сущности, вовсе не учитывает активного субъекта, не видит никакой нужды в таком понятии для понимания того или иного пове­дения. Решающим для гештальттеории является не субъект, а сама среда, из динамики сил которой выводит она специфи­ку поведения. Поведение как протяженный процесс, как сложное целое, как молярное, а не молекулярное содержание здесь непосредственно определяется средой.