Дегенераты. Вырождение элиты - Макс Нордау

утешения в теории, признающей целомудрие достойнейшим и возвышеннейшим назначением человека и клеймящей брак с мрачною суровостью, как подлость и распутство.

Теория эта вносит луч теплого света в их одинокую, бессодержательную жизнь, вознаграждает их до некоторой степени за столь жестокую невозможность исполнить естественное свое назначение. Поэтому «Крейцерова соната» – своего рода Евангелие для всех английских старых дев.

Во Франции восторгаются толстовщиною преимущественно потому, что она выбрасывает науку за борт, развенчивает разум, проповедует верования дикого человека и признает счастливыми только нищих духом. Это приходится особенно на руку неокатоликам, и те же мистики, которые по политическим видам или вырождению восторгаются религиозным символизмом, поклоняются и Толстому.

В Германии, вообще говоря, относятся весьма холодно к теории воздержания, изложенной в «Крейцеровой сонате», и к душевному перевороту, выразившемуся в «Исповеди», «В чем моя вера» и «Плодах просвещения»; зато немецкие поклонники Толстого возводят в догмат его туманный социализм и болезненную любовь к ближнему. Все бестолковые головы, черпающие не в трезвом научном убеждении, а в истеричной возбужденности пристрастие к слащавому, бессильному социализму, который сводится преимущественно к раздаче даровых обедов пролетариям и к увлечению чувствительными романами и мелодрамами из жизни якобы столичных рабочих, естественно, видят в «коммунизме» Толстого, противоречащем всем экономическим и нравственным законам, выражение своей – весьма платонической – любви к обездоленным.

В кружках же, в которых запоздавший по крайней мере на сто лет рационализм г. Эгиди мог наделать шуму и вызвать около ста возражений, подтверждений и толкований, «Краткое изложение Евангелия» с его отрицанием божественной природы Христа и загробной жизни, с излияниями в духе какой-то беспредметной любви, непонятным самовозвеличением, избытком разглагольствований о нравственности и с удивительным переиначиванием самых ясных мест Священного писания не могло не быть целым событием. Все приверженцы г. Эгиди неизбежно должны состоять в свите Толстого, и, наоборот, поклонники Толстого впадают в самопротиворечие, если не записываются в ряды «армии спасения» г. Эгиди.

По роду сочувствия, которое встречает толстовщина в различных странах, она лучше всякого другого болезненного течения в современной литературе может служить мерилом для определения, измерения и сравнения вида и степени вырождения и истерии, царствующих среди цивилизованных народов.

Приложение

(из статей М. Нордау)

Миллионеры

Граф Кастеллане – молодой французский аристократ, прославившийся тем, что женился на девице Гульд, дочери крупного биржевого и железнодорожного дельца в Америке. Джон Гульд наградил дочь приданым в восемьдесят миллионов франков.

Не следует презрительно относиться к подобным авантюрам: это своего рода геройский подвиг, только, конечно, в духе нашего времени. В самом деле, ведь если бы Язон жил теперь, то, вне всякого сомнения, он, направил бы свой корабль Арго не в Колхиду, а к Нью-Йорку, и похитил бы не золотое руно, а богатую наследницу. Только, пожалуйста, не подумайте, будто я хочу сказать, что последнюю можно поставить на одну доску с овцой, хотя бы даже и с необычайно драгоценной.

Чтобы показать своей супруге Париж, или Парижу свою супругу, граф Кастеллане устроил большой праздник, причем, очевидно, поддался вдохновению в американском стиле. Известно, что американская фантазия работает как-то однообразно, вся держится на цифрах. Те, кто называет ее доведенным до безумия умножением, вовсе не погрешают против истины. Самые смелые вымыслы американца являются чем-то вроде статистики, перешедшей в манию величия. Американская фантазия выдумывает башни, которые возвышаются дальше Эйфелевой, дома, у которых больше этажей, чем в самых высоких зданиях Эдинбурга и Неаполя, гостиницы, в коих при пожар может погибнуть больше путешественников, чем во время пожара любого театра.

Больше! Шире! Выше! Толще! Вот эстетические критерии в Америке. Все сравнительные и превосходные степени прилагательных, выражающих величину, признаются воплощением красоты. Это естественно и понятно в среде, которая лишена всякого прошлого, зато имеет бесконечные перспективы в будущем.

Американский характер принадлежит к типу не созерцательному, а деятельному. Созерцание работает над величинами, по большей части не поддающимися точному измерению, а деятельность по самому существу своему требует материала, который можно сосчитать и измерить.

Таким образом, американец, сам того не подозревая, оказывается пифагорейцем. Все явления он сводит к цифрам. Граф Кастеллане насквозь пропитался такой же философией. Он хотел поразить парижское общество огромными цифрами. В Париже рассказывают, что г-жа Макэ, жена «серебряного короля», хотела раз для одного приема нанять триумфальные арки и была удивлена и вместе рассержена, когда французское государство отказалось от подобной сделки, хотя она выразила полную готовность заплатить какую угодно цену. Не знаю, правда это или легенда; во всяком случае анекдот правдив в высшем смысле этого слова, – он весьма характерен и красноречив.

Граф Кастеллане не без пользы вспомнил про него. Он тоже нанял, только не триумфальные арки, а Булонский лес, или, по крайней мере, большую часть его, – то отделение, которое зимой арендуется клубом конькобежцев, а в прочие времена года – любителями голубиных садок. Здесь он приказал построить для праздника целый палаццо из дерева и полотна, а внутри обтянул его затканными золотом белыми коврами.

Пресса заговорила о празднике и приготовлениях к нему в каком-то эпическом тоне. Эти статьи читались как известное перечисление кораблей во второй книге «Илиады»: выходила какая-то смесь эпического творчества и арифметики, от которой возрадовалось бы сердце любого великого бойца из Чикаго.

«На ветках деревьев было развешено 10.000 голубых венецианских фонариков, по дерну и аллеям било раскинуто 12.000 погонных метров красных ковров, не считая шестисот восточных ковров, которые были разбросаны в изящном беспорядке. На дерн расставили 3.000 позолоченных стульев для гостей.

Вечернему приему предшествовал пышный обед на 180 кувертов, во время которого прислуживало 115 лакеев, 24 напудренных дворецких в ливре Кастеллане, – белые с золотыми шнурами кафтаны, желтые жилеты, черные панталоны до колен, – 52 напудренных дворецких в черных фраках, белых жилетах и панталонах; 30 камердинеров, 9 привратников, докладывавших имена гостей.

На пруду плавал корабль, представлявший точную копию с венецианского «Бучентавро» и окруженный бесчисленным количеством морских коней и дельфинов.

Два оперных оркестра и два цыганских хора было по одному во дворце и на воде. Несколько сот танцовщиц и статисток из Парижской Большой Оперы на широкой лестнице палаццо в стиле Людовика XIV исполняли античную пантомиму с разными процессиями и танцами.

В конце вечера сожгли фейерверк; он не представлял никакой художественной картины, которая изображала бы какое-нибудь здание или событие, а состоял из неслыханного количества ракет, шутих, солнц и римских свечей. Массе людей пришлось работать над ним».

Так устроили этот франко-американский праздник, что пришлось засесть за работу всем театральным декораторам и статистам, всем содержателям магазинов