Заблуждения убеждений. Услышать зов души в мире, одержимом счастьем - Джеймс Холлис

Считаем ли мы отсутствие страдания «счастьем»? Являются ли различные способы заглушить внутренний разлад – наркотики, алкоголь, материализм – попыткой справиться с этой проблемой через отвлечение? Должен ли вопрос о «счастье» быть отложен до загробной жизни, которая в лучшем случае окажется просто другой, но не изменит убогость этой? Какие формы отрицания, исполнения желаний или моральной опустошенности необходимы, чтобы пережить счастливый час в таком мире, как наш? И правда ли, что во время этого «часа» мы становимся счастливыми, или просто теряем чувствительность к невыносимой напряженности нашего мира? Чтобы человек мог жить в продолжительном состоянии счастья, кажется, необходима способность к отрицанию, вытеснению и привычка отворачиваться в другую сторону. Такая жизнь скорее будет бегством, нежели подлинным существованием, где поверхностное вытесняет глубину, в которой обитает подлинность. Это постоянное желание испытать подъем без спуска, достичь вершины без инициации погружения в глубину.

Больше всего страдания приносит нам вопрос, который Юнг предлагал каждому задать себе: «На что ты опираешься, когда опереться не на что?»

Как упоминалось во введении, за последние два года я провел в больницах и реабилитационных клиниках примерно столько же времени, сколько за их пределами. У меня было немало возможностей поразмышлять над поздним определением, данным Юнгом термину «Бог». Когда его попросили уточнить и разъяснить случайное замечание в знаменитом интервью Би-Би-Си 1959 года, где он сказал, что не «верит» в Бога, а «знает» его, Юнг пояснил (и тут я перефразирую): «Я называю Богом то, что яростно врывается в мою жизнь и изменяет мои сознательные намерения – во благо или во зло». Проходя лечение от двух видов рака по очень агрессивному протоколу, а затем столкнувшись с переломами костей позвоночника, приведшими к рискованным операциям, я проводил – и провожу – немало времени в боли и размышлениях. Я находил это еретическое определение Юнга одновременно провокационным и полезным, потому что оно требует от эго пересмотреть свои представления о мире, свою повестку и ожидания. Вместо того чтобы, как вначале, спрашивать себя: «Как быстро я смогу вернуть прежнюю жизнь – полную путешествий и встреч с интересными людьми по всему миру?» – меня вынудили задать другой вопрос: «Что я могу сделать с теми ограниченными возможностями, которые у меня остались, чтобы служить ценностям, которые я по-прежнему считаю высшими, сохранять равноправные отношения в браке и жить с неопределенным прогнозом, зная, что в любой момент меня может поразить парализующий или смертельный удар?» Уравновесь это с буддийским пониманием: страдание возникает из нашего сопротивления реальности, которое усугубляется нашей привязанностью к желаниям и фантазиям о том, каким должен быть мир, вместо того чтобы принимать его таким, каков он есть. Чем отчаяннее мы цепляемся за эти фантазии, тем неуловимее становится счастье.

Я благословлен тем, что у меня есть заботливая и преданная спутница – моя жена Джилл, и ее поддержка сыграла огромную роль в моей стойкости и выздоровлении. Но путь был нелегким, и я выразил его в этой поэме, написанной после последней операции.

Дама с лампой

Когда-то я так боялся врачей, что решил сам стать врачом —

думая, что так открою тайны,

которые помогут мне противостоять этому страху.

Не ведая того, я старался всеми силами

отгородиться от этого отвратительного королевства боли,

от ненасытного тела, которое высасывает душу.

В середине жизни я ушел из академии

и заново учился, чтобы стать психоаналитиком.

Когда я работал в психиатрической больнице,

мой наставник, седой ветеран прошлых войн, сказал:

«Пойдем со мной, Холлис, у меня есть пациент, с которым ты сработаешься».

Мы вошли в комнату, полную наблюдателей.

На столе перед нами лежала «Герника» —

или так мне сначала показалось.

Я медленно сложил разрозненные органы,

пока из них не проявился силуэт женщины.

Шутка старого сержанта теперь стала очевидной.

То, от чего я бежал, теперь смотрело сквозь меня.

Как сказал Юнг, все, что мы отвергаем внутри,

возвращается к нам снаружи – и мы называем это судьбой.

И вот теперь, спустя десятилетия,

я снова вернулся из больницы.

Покрытый шрамами от операций,

обожженный лучами,

гремящий протезами, сделанными на каких-то заводах,

я мечтаю лишь об одном – о передышке.

Я не хотел оставлять Джилл одну,

поэтому я снова вернулся домой – до следующего раза.

И все это время ее лицо звало меня

сквозь туманные, окутанные саваном воды —

обратно в этот ошеломительно невежественный мир,

где дубинки и скальпели исправно совершают

свою ежедневную службу.

Больше всего страданий приносит вопрос, который Юнг предлагал каждому из нас обдумать: «Что станет твоей опорой, когда не на что опереться?» Какой удивительный, эвристический вопрос! Он останется с нами на всю оставшуюся жизнь, потому что рано или поздно нас неизбежно отбросит обратно к самим себе. Хотя я бесконечно благодарен современной медицине и любящей поддержке друзей и семьи, есть много темных часов, когда мы остаемся абсолютно одни и вынуждены столкнуться с предельно радикальным вопросом, который жизнь ставит перед нами: «Как ты будешь жить, когда потеряешь возможность контролировать свою жизнь?»

Главный побочный эффект нашего социального воспитания и тысяч неизбежных детских адаптаций к миру, которым ребенок не может управлять, – это постепенная эрозия нашей инстинктивной ориентации, той внутренней силы, которая подсказывает нам, что для нас правильно, и дает нам силы выдерживать страдания и поражения.

Пару лет назад, во время Zoom-конференции с ведущим из Лондона, меня спросили, с кем из исторических личностей я больше всего хотел бы поговорить. Так как я вырос в Спрингфилде, штат Иллинойс, то подумал прежде всего об Аврааме Линкольне. Вторая мысль была о бейсболисте Лу Гериге, которого я боготворил в детстве, не зная тогда ничего о болезни Лу Герига – боковом амиотрофическом склерозе. Но потом я подумал: большинство из нас без колебаний воспользовались бы шансом вернуться в прошлое и поговорить с самими собой в десять лет. Теперь мы знаем, что этому ребенку было нужно больше всего: пример для подражания, наставничество, руководство и признание его ценности – и, самое главное, разрешение чувствовать то, что он действительно чувствует, и поддержка в том, чтобы осмелиться выразить то, что поднимается в нем изнутри. Ему нужно услышать, что сама