Записки психиатра. Безумие королей и других правителей - Максим Иванович Малявин

возможности молвил за них словечко), подписывал все бумаги, которые ему подавали, да расспрашивал, что новенького изобрели.

К этой же поре относится еще один исторический анекдот, который приводят (явно недоброжелатели!) в качестве иллюстрации к неспособности императора править. Захотел однажды Фердинанд абрикосовых клецок. А повар лишь разводит руками – дескать, ну не сезон же для абрикосов, ваше величество! «Я император, и я хочу клецки!» – возмутился Фердинанд.

А в 1848 году по Европе прокатилась волна революций. И Австрийскую империю она никак не могла миновать. Опасаясь, как бы чего не вышло, Фердинанда и императорскую семью перевезли из Вены в Инсбрук. И вовремя: в сентябре полыхнуло с новой силой; в Вене штурмовали Оружейную палату и растерзали военного министра Латура.

Фердинанд, который во время отъезда из Вены уверял всех, мол, «мы просто едем кататься на карете», узнав о трагических событиях, искренне удивился: «Но разве им позволено это делать?»

При этом, выступая против власти Габсбургов, против Фердинанда лично никто из восставших ничего не имел (чехи так и вовсе звали его «Фердинанд Добрый»): ну видно же, что безобиднейший человек! Однако сдать пост его все же убедили, и 2 декабря 1848 года в чешском Ольмюце со словами: «Да благословит тебя Бог, будь добр, Бог защитит тебя, я делаю это с радостью!» – Фердинанд отрекся от престола в пользу племянника, Франца Иосифа.

Отрекся – и преспокойно удалился в одно из своих чешских поместий: наконец-то можно было заняться одним из своих любимых занятий – сельским хозяйством! Боже, хорошо-то как! Время от времени он приезжал в Прагу, чтобы пожить в своем особняке, что в Пражском Граде.

Фердинанд Добрый прожил долгую жизнь и скончался в Праге 29 июня 1875 года в возрасте восьмидесяти двух лет. Похоронили его в Вене, в императорском склепе церкви монахов-капуцинов.

Александр Карл, последний герцог Ангальт-Бернбурга: мальчик, который не повзрослел

2 марта 1805 года в городке Балленштедт, в родовом замке князей (годом позже – уже герцогов) Ангальт-Бернбургских, было тревожно и радостно. Радостно оттого, что четвертые роды у принцессы Марии Фридерики Гессен-Кассельской прошли как по нотам (партии для волынки и катценклавира там тоже, правда, присутствовали, но не будем привередничать). Еще более радостно оттого, что родился наконец наследник Ангальт-Бернбургской ветки Асканиев, славного княжеского рода (между прочим, Софию Августу Фридерику Ангальт-Цербстскую, из Ангальт-Цербстской ветви Асканиев, вы знаете как нашу матушку-императрицу Екатерину II). Тревожно же было потому, что из троих родившихся ранее детей двое, новорожденная дочь и новорожденный сын, не прожили и года. Слава деве Марии, хоть одна девочка, Луиза, выжила. А еще одна тревога, что снедала Алексиуса Фридриха Кристиана Ангальт-Бернбургского, касалась душевного здоровья супруги, Марии Фридерики. Брал-то он в жены цветущую и здоровую девушку, и ничто, как говорится, не предвещало. Ну разве что чуть холоден был взгляд лучистых глаз, даже когда принцесса улыбалась – но это тогда было расценено скорее как изюминка. Ну слегка не от мира сего – ну так принцесса же: наверняка в голове замки и рыцарские турниры, скачущие по розовым облакам белые пони и единороги, а кто за ними всю их радугу будет граблями да лопатами убирать – не принцессино это дело.

Через год у изюминки прорезались усики и лапки, и обернулась она церебральным тараканом, что рос не по дням, а по часам. Принцесса бредила наяву, и ладно бы бредила тихо – так ведь нет, ее высочеству шкандаль подавай! Когда принцесса начинала к чему-то прислушиваться и тихо сама с собою разговаривать по душам, обитатели замка готовились к очередной грозе. Ибо своим таким беседам ее высочество доверяло больше, чем реальному положению дел, а наговорить ей там, в ее прелестной головке, могли такого, что и в замке становилось невыносимо, и при дворе стыдно. Вот и беспокоился глава рода: не станет ли после родов еще хуже с головой у супруги?

С головой у Марии Фридерики действительно стало хуже, и не роды тому виной, а то, что веком позже станут называть болезнью Блейлера, или шизофренией. Хуже настолько, что и титул герцога, что был пожалован Алексиусу Францем II, императором Священной Римской империи, пусть и тешил отчасти самолюбие, но уже и не особо радовал. А еще эти шепотки в высшем свете. А хуже них – беспокойство, переходящее в откровенный страх за детей, что растут под одной крышей (строго говоря, большой такой крышей, и если уж совсем строго – то и не одной, но все же, все же) с их помешанной, и временами буйно, матушкой. В 1817 году, когда помешательство окончательно поглотило разум Марии Фридерики, Алексиус добился развода с ней. Принцесса вернулась в Гессен, в городок Ханау-ам-Майн, где и прожила под присмотром родни до своего семидесятилетия. Герцог же, мелко крестясь, вздохнул было с облегчением – и тут же вступил в морганатический брак с Луизой Доротеей Фридерикой фон Зонненберг. Говорят, что по любви – которая, увы, горела лишь год и сгорела вместе с супругой. Погоревав, герцог в третий раз женился – на сестре покойной, Эрнестине Шарлотте фон Зонненберг.

Увы, чаще и охотнее шизофрения наследуется по материнской линии. Вот и дети Марии Фридерики – сестра и брат, которые выжили и выросли, – не стали исключением из медицинской статистики.

Поначалу, в детские годы, в поведении мелкого принца никто не замечал странностей и несообразностей. Ну может быть, вопросы на неудобные темы были чуть более частыми и настойчивыми, чем у его сверстников – так мало ли, вот такой вот пытливый и любознательный ребенок растет. Возможно, в рассказах о том, как прошла ночь или чем мальчик занимался днем, присутствовала масса непривычных, а порою и обескураживающих физиологических подробностей, включая детали посещения туалета – ну так святая же простота, чистый ангел! Иногда, правда, ангел принимался вдруг за бесновайтунг – и тоже искренний, незамутненный, вдребезги пополам и клочки по закоулочкам, да еще и с верещанием на одной ноте – ну так мальчишка же, да еще герцогских кровей, ему и положено показывать родовой характер. Вот повзрослеет – и куда что денется.

Увы, мальчик взрослел, а детство прочно заняло афедронную локацию и наотрез отказывалось куда-либо уходить. Нет, худо-бедно (а скорее с истинно прусским прилежанием и последовательностью) удалось дать парню основы образования, а также привить (или, что вернее, вколотить железнодорожным костылем) приличествующие будущему герцогу навыки этикета и прочие знания, необходимые правителю. Но какой ценой! И с ощущением чужеродности и насильственности процесса –