Что знают мои кости. Когда небо падает на тебя, сделай из него одеяло - Стефани Фу

Правая колонка оказалась более сложной. Не каждый день получаешь потрясающее сообщение от человека, который считает, что обязан тебе своей карьерой. А что можно сказать про другие дни, самые обычные, когда ты не меняешь мир? В обычный день, когда сидишь перед телевизором или торчишь в социальных сетях? Я играла с котом, рассеяно грызла что‑то. Ходила к врачу, а потом пару часов бесцельно слонялась по Манхэттену, съела пончик и встретилась с друзьями. Как это улучшило хоть чью‑то жизнь? Как я доказала свою ценность, свое право на жизнь? Но потом я вспомнила, что рассмешила друзей. Уже что‑то. Достаточно ли этого? Для дурацкого дневника – возможно. Я записала этот пункт. Я эффективно пообщалась с коллегами. Борщ вышел неважный, но я все же его сварила. Я несколько минут сидела, уставившись в пустой лист. Что еще? Утром мне нужно было взять анализ кала, и я поразительно успешно с этим справилась! Да, этим можно гордиться.

Закончив, я подумала: «А это было совсем не больно!»

Несколько недель я исправно заполняла блокнот. Припоминать собственные радости было проще, чем те, что я доставила другим. Поначалу я вспоминала всякие мелочи. Кофе, купленный для кого‑то. Отправленная открытка.

Но через пару недель такой работы я поняла, что мелочи – это все. Именно мелочи вспоминала я в конце дня. Простые шутки, которые меня насмешили. Красивый букет, увиденный в кафе. Кот, который пришел приласкаться, почувствовав, что мне грустно. Все это вселяло надежду, дарило радость и утешение. Из этого складывалась гармоничная жизнь.

Если простой букет может сделать этот мир более терпимым, то и мои мелкие поступки значат больше, чем мне кажется. Может быть, когда я готовлю ужин, слушаю болтовню друзей или делаю комплимент соседке за красивую клумбу, я делаю этот мир терпимым для других людей? Может быть, вечерами эти люди тоже подводят итог своим приобретениям и потерям и, вспоминая мои поступки, улыбаются от радости.

Мой глупый маленький блокнот со стикерами выполнил свою цель – заставил меня видеть не только плохое, но и хорошее. Я записывала в дневник, что Марк или Джон прислали мне сообщение без причины. Разве они сделали бы это, если бы им не было до меня дела? Я записала, как крепко обнял меня друг при встрече. Когда Джимми прислал мне смешной мем, я не просто смеялась, но и записывала, что почувствовала себя особенной: ведь когда он увидел что‑то смешное, то захотел поделиться этим именно со мной. Повсюду я видела свидетельства волшебства.

Эта человеческая щедрость оставалась со мной. И заполняла пустоту.

Это было как с едой: когда находишь время, чтобы распробовать вкус, тебе становится нужно все меньше. Идея не новая, но вспомнить ее никогда не поздно. Как сказала Мелоди Битти: «Благодарность превращает то, что у нас есть, в достаточное количество, и даже больше».

Благодарность подняла планку моего настроения от постоянного мучения из-за боли существования до почти приличной жизни. Впервые за долгое время вернулась радость. Я стала больше смеяться, наслаждаться обществом друзей, перестала ненавидеть себя. Я чувствовала себя почти так же, как до срыва. Была эффективной и почти счастливой. Я взяла пару заданий на фрилансе, чтобы постепенно вернуться к работе, и у меня все получилось. Но новая радость была очень хрупкой. Вряд ли она сумела бы выдержать нагрузку путешествия во времени.

Я могла заземлиться и преисполниться благодарности. Могла целый час медитировать. Но если после этого я поднималась с дивана, входила в гостиную и видела, как Джоуи от злости ломает карандаш, я могла расплакаться. Если на вечеринке я встречала бывших коллег и разговор заходил о новых жертвах моего начальника, я чувствовала, что мама снова сжимает в кулаке мои волосы. Я на два часа проваливалась в свое детство, а там мало за что можно было быть благодарной.

Чтобы выйти из этого состояния, я занималась дыхательной гимнастикой и считала цвета. Но заземление и благодарность были всего лишь паллиативом, а мне нужно было лечение. Я по-прежнему занималась симптомами, а не причиной, и мне никогда не исцелиться, если я эту причину не найду и не устраню. Мне удалось стабилизировать настоящее. Настало время нырнуть в прошлое.

Часть III

Глава 23

И тогда я вспомнила о Сан-Хосе.

У наших родителей есть другие имена. В смешанной компании мы называем их «мама» и «папа». Но когда люди уходят, отцы становятся «папуликами», а матери – «мамочками». Родители моют контейнеры для школьных завтраков и складывают в банки свежее печенье. Они смотрят «Ремонт на диване», китайские мыльные оперы и болливудские фильмы, латая дыры на джинсах тканью платьев, из которых мы выросли. Родители нечасто общаются с нашими друзьями, но друзья не обижаются, потому что они слишком заняты поеданием вкусностей, приготовленных мамой. Родители не знают, что такое тыква Баттернат, гегемония, кто такой Вальтер Беньямин, в чем разница между Бушем и Гором, потому что ни один из них не похож ни на фашиста, ни на коммуниста, так что все равно. Суть Америки в том, что понимать необязательно: система вполне может функционировать сама по себе.

Наш город – город иммигрантов. Наши родители родились не здесь – да и многие из нас тоже. Все приземлились в аэропорту Сан-Франциско и сорок пять минут ехали на юг мимо фабрики мороженого прямо в Сан-Хосе. Все свернули с трассы и увидели торговые центры с яркими вывесками – и азиатские супермаркеты. «Почти как дома», – думали наши родители. Когда открывались окна, они чувствовали запах цветов в теплом воздухе. В Сан-Хосе почти никогда не бывает холодно. Этот регион называли «Долина сердечной радости», потому что до 60‑х годов здесь выращивали большую часть цветов и фруктов страны. Настоящий Эдем. «Как дома, только лучше», – говорили себе родители. Мы считаем это пригородом. Для них это был рай.

У всех наших родителей был акцент, и у некоторых из нас тоже, но никто из нас этого не слышал. Когда я была подростком, в Сан-Хосе меньшинства составляли большинство. Когда растешь в таком месте, это может показаться парадоксом. Такого не должно быть. Но именно так и было.

Взрослея, мы начинали обижаться на то, что в переписи нас всех называли «азиатами» или «латиноамериканцами». Мы злились на стереотипы, которые превращали нас в упрощенные карикатуры на самих себя. Но в