Дмитрий Узнадзе - Психология установки

Следовательно, мы должны признать, что в этих услови­ях речь идет относительно совершенно нового слоя установ­ки, слоя, который может быть лишь у субъектов, оперирую­щих идеей, представлением или мыслью.

Что же представляет собой эта идея? Можно было бы по­думать, что здесь вопрос касается обычного представления, т. е. воспроизведенного образа предмета, основывающегося на нашем прошлом опыте. Но в указанных выше эксперимен­тах мы имеем данные, которые не дают оснований принять эту возможность. Дело в том, что представления одного и того же предмета или явления, как известно, могут отличать­ся друг от друга прежде всего по степени интенсивности или яркости. Но в этих опытах оказывается, что момент интен­сивности или яркости не играет существенной роли: пред­ставления могут быть максимально яркими, но они оказыва­ются бессильными стимулировать активность субъекта. Сле­довательно, мы должны признать, что решающую роль в этих случаях играет не представление, не простой образ предме­та, а нечто совершенно другое.

3.  «Представление» в сновидении. Для того чтобы яснее представить себе природу специфических процессов, лежа­щих в этих случаях в основе поведения субъекта, мы долж­ны обратиться к анализу ряда случаев, в которых не только люди, но и животные кажутся носителями переживаний, ана­логичных тем, которые здесь нас интересуют.

Мы имеем в виду образы сновидений, которых, по-види­мому, не чужды люди самых примитивных ступеней разви­тия, дети на значительно ранних стадиях их жизни и, нако­нец, даже животные.

Мы должны, конечно, признать, что образы сновидений вовсе не являются по существу переживаниями активно дей­ствующих содержаний. Тем не менее они являются, бесспор­но, засвидетельствованными фактами даже на примитивных ступенях развития, где о наличии настоящих актов мышле­ния, по-видимому, и речи не может быть.

Вот одно наблюдение! Охотничья собака лежит передо мной и спит; по всем признакам она не спокойна, она скулит, временами лает, правда, глухо, но достаточно отчетливо для того, чтобы заметить, что в данном случае имеем дело с обыч­ным для нее при преследовании дичи специфическим лаем. Словом, все указывает на то, что собака «видит во сне» сце­ну охоты, в которой она как бы принимает участие.

О детских сновидениях и говорить не приходится: они до такой степени часты, что не вызывают никаких сомнений.

Конечно, то же самое нужно сказать и относительно снови­дения примитивного человека.

Словом, факты этого рода нужно считать бесспорными, и мы можем полагаться на них без колебаний.

Но если это так, если факт сновидения на этих, сравни­тельно примитивных ступенях развития не вызывает сомне­ний, то это значит, что мы должны признать, что и способ­ность представления на этих ступенях развития бесспорна; животное, в данном случае собака, имеет определенные об­разы, и они вызывают в ней соответствующие реакции — она начинает лаять. То же самое можно сказать и относительно человеческого сновидения: факт наличия в нем представле­ний как будто не подлежит сомнению. Можно сказать, что все содержание сновидения вообще складывается из образов представлений.

Но здесь нужно отметить одну из особенностей сновиде­ния. Если мы приглядимся внимательно к случаям наших представлений во сне, то увидим, что они постоянно, сейчас же по появлении трансформируются, немедленно обращают­ся в восприятия. Это бывает так часто, что возникает подо­зрение, можем ли мы в состоянии сновидения вообще, в на­стоящем смысле этого слова, иметь какие-нибудь представ­ления. Конечно, раз процесс модифицирования наших представлений в образы восприятия не вызывает сомнения, то ясно, что сомневаться в фактической данности представ­ления не приходится. Но данность эта имеет часто своеобраз­ный, до такой степени специфический характер, что стано­вится трудным считать ее обычной, настоящей данностью. Дело в том, что образы наших представлений во сне, как мы только что отметили, сейчас же, по обращении на них внима­ния, начинают становиться образами восприятия. То, что вначале начинает появляться в сознании лишь в виде отдель­ных представлений, немедленно начинает трансформиро­ваться в актуальные переживания, в настоящие восприятия, в феномены, которые фактически начинают развертываться перед нашими глазами. Мысли, которые приходят в голову во сне, сейчас же облекаются в плоть и начинают переживать­ся в виде настоящих, актуальных восприятий. Эта трансформация переживается до такой степени ясно, что не остается в ней никакого сомнения; не остается сомнения, что вот мы вспоминаем во сне что-то и уже видим, как образы этого вос­поминания немедленно начинают разворачиваться перед нами в виде настоящих, ясных содержаний восприятия.

Это наблюдение, как нам кажется, особенно близко харак­теризует содержание нашего сознания в состоянии сновиде­ний; во сне все, что мы представляем, немедленно трансфор­мируется в образы восприятий.

Этот бесспорный факт обращения содержания представ­лений в содержание восприятий представляет большой ин­терес с точки зрения вопроса о психологических особенно­стях сновидения. Раз такого рода трансформация образов представления в содержание восприятия действительно воз­можна, то это дает основание утверждать, что в сновидениях они и не отличаются друг от друга по содержанию: если вос­приятие является отражением конкретной действительно­сти, отражением индивидуально данного определенного со­держания, то то же самое нужно сказать и относительно представления во сие; в противном случае трансформация его в восприятие была бы совершенно невозможна. Раздан­ное содержание может быть содержанием представления или восприятия, безразлично, то это значит, что эти последние нисколько не отличаются друг от друга и одно и то же инди­видуально конкретное содержание может служить как в од­ном, так и в другом случае. Это значит, что восприятие и представление в состоянии сновидения не дифференцирова­ны друг от друга, они представляют собой диффузные пере­живания и представление так же конкретно и индивидуаль­но по своему содержанию, как и восприятие. Следовательно, утверждение о том, что содержание представления вообще носит в какой-то степени обобщенный характер, вряд ли в данном случае имеет достаточно основания.

Правда, в случаях неопределенности, диффузности како­го-либо содержания становится трудно отнести его к одно­му, точно определенному переживанию представления или восприятия. Но сами факты нашего сознания от этого вовсе не становятся обобщенными: они характеризуются в данном случае лишь диффузностью и неопределенностью, не пере­ставая быть переживанием, правда, малоопределенного, но все же вполне индивидуального содержания.

В аналогичных случаях мы имеем дело не с принципиаль­но обобщенным содержанием, не с совокупностью общих признаков какой-то группы явлений или предметов, а лишь с малоопределенным, диффузным переживанием, которое именно по причине этой диффузности трудно или невозмож­но бывает отнести к какому-нибудь определенному индиви­дуальному содержанию.

Таким образом, мы можем утверждать, что представле­ние, которое мы имеем в состоянии сновидений, по основным свойствам своего содержания нисколько не отличается от восприятия — одно переходит в другое, ничего не меняя в своем содержании; в состоянии сновидения дифференциро­ванных друг от друга представлений и восприятий чаще все­го не бывает.

4. Идеи на базе вербального воздействия. Если под пред­ставлением понимать переживания, которые обычно состав­ляют содержание сновидений, то мы должны признать, что они не отличаются принципиально от восприятий и могут иметь место не только у человека разных ступеней развития, но и у животных.

Таким образом, мы видим, что идеи, лежащие в основе об­суждаемых нами экспериментов с установкой на базе вер­бальной стимуляции, нельзя отождествить с «представлени­ями» в тесном смысле этого слова. Эти последние могут иметь место и на сравнительно ранних ступенях развития — не только в сновидениях, в то время как идеи, стимулирован­ные на базе словесного воздействия, могут быть констатиро­ваны лишь у обладающего речью живого существа — у чело­века.

Что дело здесь, действительно, не в индивидуальных представлениях, это видно уже из той роли, которую играет в данном случае речь. Ведь слово никогда прямо не выража­ет какого-нибудь конкретного, индивидуального образа. Оно всегда обобщает, имеет в виду всегда более или менее общее содержание. Поэтому мы скорее должны принять, что здесь речь идет о каком-то более общем, чем в случае представле­ния, процессе. Мы имеем основание утверждать, что мы здесь отступаем от конкретной сферы единично воспринимаемого или представляемого и поднимаемся в более высокую сферу мыслимого.