Заблуждения убеждений. Услышать зов души в мире, одержимом счастьем - Джеймс Холлис

– Э-э-э?

Теперь он уже орет:

– Так у вас есть хоть какие-то деньги на эту чертову форму для Ласка, Раша и Лохшинни?!

– Э-э-э?!

Он взрывается, топает прочь, а у самых ворот оборачивается и орет:

– Да пошла ты, старая ведьма!

А вдова Махан, и глазом не моргнув, кричит ему вслед:

– Иди ты сам к черту! И засунь себе в одно место свой Ласк, Раш и Лохшинни!

Ну, никто не засмеялся, кроме Микки Рирдона, который, честно говоря, смеется даже на похоронах.

– Я вот считаю, что это смешно, – сказал он.

А Бенни тогда махнул рукой всем, кто сидел за своим «Гиннессом», и сказал:

– И вас всех туда же!

И вытащил пистолет, приставил к виску – и спустил курок.

Такой вот у него вышел лебединый номер – последняя и лучшая шутка.

– Ах ты, черт… Вот жуть.

– Ну да, так и было. И вся эта стена оказалась заляпана кровью и мозгами. Конечно, я все отмыл до завтра, но штукатура вызывать не торопился. А потом народ решил, что трещину надо оставить для туристов – чтобы было о чем спросить. Как ты только что спросил.

– Я не турист.

– Ну… тогда кто ты? Ты ведь не живешь здесь постоянно. Кто ты, если не турист?

– Не знаю, – сказал он. – Похоже, пожить сюда приехал…

* * *

Он проводил долгие часы на берегу, бродил по кромке воды, поднимался на скалы, что круто вздымались прямо из гальки. Серо-зеленые волны кипели и швыряли клочья пены, а прибрежная мелюзга сновала, спеша кто в песок, кто обратно в откатную волну. Вдали, в гавани, он видел лодки, завалившиеся набок при отливе – еще несколько часов назад они стояли прямо, покачиваясь на воде. Его завораживало это зрелище – он мог смотреть на него бесконечно. В каждой волне ему мерещился путь вперед, но уже в следующей волне этот путь смывался начисто.

Когда он добирался до гребня скалы за пляжем и смотрел вниз, линии прибоя казались четкими, словно они маршировали строем, хотя вблизи они разрывались и рушились в полном хаосе. Порядок в хаосе, хаос в порядке, думал он, так было всегда. Он родился далеко от моря, в глубине суши, среди кукурузных полей и зернохранилищ, и с детства тосковал по морю. Когда он впервые увидел озеро Мичиган, он был уверен, что это океан, потому что горизонт терялся в бесконечности, а при ветре по воде бегали белые барашки – доказательство, что перед ним настоящее море.

Через три недели после приезда, стоя у самой кромки отлива, он поднял глаза к линии хребта и увидел группу фигур, вырисовывающихся на фоне заходящего солнца. Двое верхом, остальные с посохами или копьями. Они стояли неподвижно, смотрели вниз на него, а потом повернули взгляд к горизонту – словно всматривались в мчащийся туман, пытаясь разглядеть паруса, идущие с севера. Он застыл, не в силах оторваться от этого видения. Они стояли так несколько минут, а потом повернулись и скрылись за гребнем холма. Последним уходил один из всадников. Он поднял посох или копье и как будто сделал знак – приветствие или предупреждение. Он поднял руку в ответном приветствии, но они уже ушли.

В тот вечер, в пабе «Плуг и Звезды», после сосисок, салата и пинты «Харпа», он подошел к стойке.

– Мак?

– Чего тебе?

– Дай расскажу, что я вчера видел. Или думаю, что видел – как раз перед закатом. – Он говорил быстро, почти шепотом.

– Пресвятая Богородица! Так ты их видел?

– Кого?

– Я не могу тебе этого сказать. Честное слово, не могу. И никто другой не может. Но некоторые их видели – и рассказывали об этом веками. Мы незнакомцам про них не рассказываем – иначе сюда бы ломились туристы. Вспомни, что они сделали из Несси в Шотландии.

– Но что, черт возьми, это было?

– Да кто его знает. Священники из поколения в поколение твердили, что это дьявол со своей свитой – пришел за твоей душой. Детей так проще держать в узде. И знаешь что? Половина из нас в это почти верит. А что еще думать?

– Да брось, Мак, ну ты-то не веришь в это, правда?

– Ну… если не это, тогда остается одно: это духи. Какие-то древние духи, что еще с кельтских времен стерегут берег, высматривают нападения с севера. Еще до викингов северяне совершали набеги на прибрежные деревни. Жители боялись их до смерти, и со временем Северяне превратились во что-то вроде страшилища, которым детей пугают.

– Но что именно я видел?

– Не знаю. Мы вообще ничего точно не знаем. Но странно, что ты, чужак, их увидел. Обычно они показываются только местным.

– И как ты думаешь, они враждебны?

– Кто их разберет. Они появляются на гребне, смотрят вниз, делают какие-то знаки – а потом растворяются в наступающей темноте. Но одно ясно – ты их видел. Это факт.

– Я бы не мог увидеть или нафантазировать ровно то же самое, что видели другие, если бы их на самом деле не было.

– Ну вот и я так думаю.

После этого разговора он никак не мог решить – идти ли снова на то же место или не стоит. Через неделю он все же пошел – и ничего. Ни малейшего знака. И потом ходил каждую ночь – и снова ничего. И тогда он всерьез начал сомневаться в своем рассудке. А видел ли он вообще что-нибудь? И тишина была ему ответом.

* * *

Когда сентябрьские деревья начали менять цвет, он поехал на север – в Слайго, а потом на кладбище Драмклифф, к могиле Йейтса. Если встать там спиной к старой церкви, прямо перед тобой поднимается гора Бен-Балбен. На надгробии выбиты строки Йейтса:

Холодно встреть

Жизнь или смерть.

Всадник, скачи![43]

Любой, кто читал Йейтса, знает – эти последние строки фальшивы, чистая бравада. Мало кто писал о своей любви к жизни с такой страстью, мало кто сопротивлялся смерти с такой яростью и так отчаянно цеплялся за надежду на продолжение пути по ту сторону. Никакого холодного взгляда тут нет. Но… пусть у человека будет его последнее слово.

А на плите, в граните под ногами, было высечено его настоящее завещание:

Но я, бедняк, владею лишь мечтами.

Я расстелил их у твоих ног;

Ступай мягко, ведь ты шагаешь по моим мечтам.

Вот