Инстинкт и бессознательное - Карл Густав Юнг

священнике, который пытался обучить двух эльфов Господней молитве (те прилагали неимоверные усилия, чтобы вслед за ним правильно повторять слова, но уже в первой фразе не удержались и произнесли: «Отец наш, который не на небесах»). Как можно догадаться по теоретическим выкладкам, эти проказливые комплексы необучаемы.

[203] Надеюсь (и прячу за спиной изрядную горсть соли), что никто не станет сильно возражать против этакого метафорического парафраза научной проблемы. Но даже самая строгая формулировка феноменологической теории комплексов не в состоянии игнорировать примечательный факт их автономии; чем глубже проникаешь в их природу – я мог бы даже сказать, в их биологию, – тем больше они раскрывают себя как фрагменты расщепленной психики. Психология сновидений вполне ясно показывает, как комплексы проявляются в персонифицированной форме – в отсутствие сознания, способного их сдержать и подавить; они ведут себя как фольклорные домашние духи (heinzelmännchen), которые по ночам топочут по дому. Мы наблюдаем сходное поведение при некоторых психозах, когда комплексы обретают «слышимость» и проявляют себя как «голоса», носящие сугубо личностный характер.

[204] Сегодня можно утверждать почти наверняка, что комплексы на самом деле являются фрагментами расщепленной психики. Своим происхождением они зачастую обязаны так называемой травме, эмоциональному шоку или чему-то такому, что отщепляет от психики индивидуума малую частицу. Разумеется, одной из наиболее распространенных причин их появления служит моральный конфликт, по существу, возникающий из-за явной невозможности сохранить природную целостность человеческой натуры. Такая невозможность предполагает непосредственное расщепление независимо от того, известно об этом сознанию или нет. Как правило, в любом комплексе проявляет себя бессознательное, и это, естественно, в той или иной степени обеспечивает им свободу действий. В таких случаях способность комплексов к ассимиляции становится особенно заметной, поскольку бессознательное помогает комплексам ассимилировать даже эго, в результате чего возникает моментальное и неосознаваемое изменение личности, известное как отождествление с комплексом. В Средние века это явление было известно под другим названием – одержимость. Вероятно, никто не сочтет такое состояние безвредным, и нет фактически ни малейшей разницы между оговоркой, вызванной комплексом, и страшнейшим богохульством; налицо разве что разница в степени проявления. История языка дает тому бесчисленное множество подтверждений. Когда кто-нибудь испытывает то или иное сильное чувство, мы говорим: «Какой бес вселился в него сегодня?», «Он одержим бесом», «Сущая ведьма» и т. д. Используя эти довольно затертые метафоры, мы практически не задумываемся над их подлинным значением, хотя оно лежит на поверхности и отчетливо указывает на тот факт, что более наивные и простодушные люди, в отличие от нас, не «психологизируют» комплексы, вызывающие нарушения, а воспринимают их как вполне самостоятельных существ, то есть как демонов. На поздних уровнях развития сознания сложился интенсивный эго-комплекс, или эго-сознание, поэтому комплексы лишились своей первоначальной автономии, по крайней мере, в проявлениях обыденной речи. Обычно говорят: «У меня есть комплекс», или же доктор успокаивающим тоном сообщает истеричному пациенту: «Ваша боль нереальна, вы просто вообразили, что она вам досаждает». Страх перед инфекцией, вне сомнения, является произвольной фантазией пациента, и все ближние постараются убедить такого человека, что он сам ввел себя в заблуждение.

[205] Нетрудно заметить, что присущее нашим дням восприятие словно подразумевает, что комплекс будто бы создается или «измышляется» пациентом и что комплексов не существовало бы вовсе, не приложи пациент усилий к тому, чтобы их «оживить». При этом, как бы в качестве возражения, твердо установлено, что комплексы обладают значительной степенью автономности, что лишенные органического обоснования так называемые «воображаемые» боли уязвляют ничуть не слабее подлинных, а страх заболеть нисколько не угасает, пусть даже сам пациент, его врач и общественное мнение согласны, что здесь нет ничего реального, кроме плода «воображения».

[206] Перед нами любопытный образчик «апотропеического»[160] мышления, которое полностью соответствует привычке древних народов давать эвфемистические имена; классическим примером может служить, например, πόντος εὔξεινος (Понт Евксинский), «гостеприимное море». Как Эриний («Гневных») крайне предусмотрительно и угодливо именовали Эвменидами («Благосклонными»)[161], так и современный разум воспринимает все внутренние нарушения как собственную деятельность: он попросту их ассимилирует. Конечно, в этом случае не происходит открытого признания апотропеического эвфемизма, имеет место столь же бессознательная склонность превращать автономию комплекса в нереальную, давая ей другое имя. Сознание ведет себя подобно человеку, который слышит подозрительный шум на чердаке, но бежит в подвал, чтобы убедить себя, что в дом не вломился грабитель, а шум всего-навсего послышался. На самом же деле он просто не осмеливается подняться на чердак.

[207] Не сразу бросается в глаза, что страх может быть мотивом, побудившим сознание объяснять комплексы как результат собственной деятельности. Комплексы кажутся настолько тривиальными, настолько смехотворными и «ничтожными», что мы явно их стыдимся и делаем все возможное, чтобы их скрыть. Но будь они на самом деле «ничем», то не доставляли бы столько боли. Болезненное есть то, что причиняет боль, нечто чрезвычайно неприятное и по этой причине само по себе важное и заслуживающее серьезного к себе отношения. Но мы всегда готовы счесть что-либо неприятное нереальным – насколько нам это удается. Невроз сигнализирует о том, что наступил миг, когда уже невозможно обойтись примитивными магическими средствами наподобие апотропеических жестов и эвфемизмов. С этого мгновения комплекс утверждается на поверхности сознания; его больше нельзя обойти, и он шаг за шагом продолжает ассимилировать эго-сознание, в точности так, как раньше эго-сознание пыталось ассимилировать сам комплекс. Это в конечном счете приводит к невротическому расщеплению личности.

[208] Подобное развитие раскрывает изначальную силу комплекса, которая, как я уже говорил, иногда превосходит даже силу эго-комплекса. Только тогда человек понимает, что эго имело все основания практиковаться в магии имен на комплексах, ибо становится ясно, что источник моих страхов есть нечто зловещее, грозящее меня поглотить. Среди тех, кого принято причислять к нормальным, многие обладают «скелетами в шкафу», о существовании которых нельзя упоминать в их присутствии под угрозой смерти, ибо столь велик их страх перед таящимися призраками. Все те, кто до сих пор находится на этапе отрицания своих комплексов как нереальных, используют всякое упоминание о неврозе как доказательство существования особого типа «понурых и унылых» личностей, к числу которых они сами, разумеется, не принадлежат. Как будто заболеть – это привилегия, доступная только больным!

[209] Склонность трактовать комплексы как нереальные через ассимиляцию не доказывает их ничтожности – напротив, свидетельствует об их важности. Это неизбежное признание того инстинктивного страха, который первобытный человек испытывает перед незримыми существами, крадущимися во тьме. У первобытных народов этот страх действительно проявляется с наступлением темноты, а в нашем случае комплексы как бы пропадают днем, зато по ночам галдят наперебой, прогоняя