Ролло Мэй - Сила и невинность: в поисках истоков насилия

В начале этих протестов у Оливера присутствовала "аура" радости. Он показался мне наиболее психологически "здоровым" за все время, что я его знал, то есть наиболее целенаправленным, наиболее собранным, чувствующим всем своим существом и способным говорить о том, что он чувствует. Единственным другим периодом, когда он чувствовал себя столь же интегрированным и аутентичным, были те недели, когда он был репортером, освещавшим арабо-израильскую войну, и ходил по полям сражений, усеянным мертвыми телами. Есть такое качество существования на границе жизни, на пределе, являющееся частью самотрансценденции в этом восторге.

Но на примере Оливера мы также видим и то, насколько близки отчаяние и насилие. Две недели спустя он поехал в Вашингтон, чтобы принять участие в большом студенческом марше протеста и вернулся обескураженный. Он характеризовал происходившее в те дни как "интересное, но пустое". По его словам, он все сильнее разочаровывался, высказавшись в итоге: "Когда я приехал сюда этим утром, я видел старых леди, которые шли в супермаркет с маленькими сумочками для бакалеи. Я хотел перестрелять их всех"[62]. Побуждение к насилию оказалось высказано, поскольку юноша находился в особой ситуации психоанализа и его отношение к бессознательной продукции было более открыто, чем обычно. Но мы можем с уверенностью утверждать, что импульсы насилия того или иного рода присутствуют, и даже выражаются, у многих (если не всех) людей, когда они разочарованы.

Позже он увидел неадекватность чистого протеста. Он негативен, всегда совершается против чего-то иного, заимствуя свою природу у того, на что он на падает. "Почти все принимаемые мной решения негативны — я даю выход моей злобе на моих родителей, Магду и Вас. Я всегда силен, полон энергии, затем я становлюсь очень активным. Нет вины, значит нет тревоги. Всегда против кого-то другого, или чего-то, что совершает другой". Он видит, что таким образом можно избежать наиболее трудной задачи ответствен ной выработки ценностей, требуемых будущим.

Все это время Оливер неуклонно прогрессировал в практической жизни. Он переехал из родительского дома, сдал докторские экзамены, и его опора на систему "отмщений" значительно уменьшилась (теперь почти всегда он называл ее "суеверием"). Ему пред дожили и он согласился занять место преподавателя, что ему по-настоящему нравилось; литературный журнал, который он начал выпускать, процветал; его от ношения с женщинами в целом стали менее тревожными и более удовлетворительными. Проблемы в этот момент по-видимому сфокусировались на его отношениях с Магдой.

Она постоянно давила на него, чтобы он женился на ней. Когда он поднял этот вопрос, то я заметил, что раз он, судя по всему, не хочет этого, то зачем ему жениться сейчас? Хотя они и имели некоторую привязанность друг у другу, у них все еще было слишком много непроясненных проблем для того, чтобы брак стал возможен. Говоря эти вещи, я осознавал, что забираю у Оливера часть его ответственности в принятии решения. Но по мере того, как он прогрессировал в терапии, я указывал ему на то, что он не может всегда полагаться на меня как на "хорошего" родителя при необходимости принимать эти решения, и рано или поздно он должен взять принятие этих решений на себя.

Когда я на неделю уехал, Оливер внезапно женился на Магде. Его тотчас же охватило подозрение, что это была ошибка. Мотивов для этого было множество. Все остальное в его жизни шло слишком хорошо: он хотел доказать, что он мужчина и может жениться; он хотел отомстить мне за то, что я уехал и оставил его и так далее. Магда и он тотчас же стали еще сильнее мучить и наказывать друг друга. Их привязанность, видимо, включала в себя изрядное количество ненависти, и они, казалось, напряженно разрушали друг друга. Оливер скоро пришел к решению подождать, пока Магда сдаст сессию в университете, и затем развестись с ней. Это, несмотря на трудности, он и сделал.

Но важно, что этот "пробный брак" дал нам шанс поработать над важной проблемой в жизни Оливера, которая до этого времени почти не была затронута. Это была его сестра, в то время находившаяся в санатории. Магда и его сестра, страдавшая шизофренией, хорошо относились друг к другу и во многих отношениях были похожи — они часто отождествлялись в сознании Оливера. Наказание и мучение, которое он получал от Магды и давал ей, было параллельно садомазохистским отношениям, которые были у него с сестрой. Все это немедленно всплыло наружу.

Я ненавидел мою сестру, хотя н любил ее <…>. Она обожала меня, она была моим защитником, моим самым близким другом. Я перенял у нее мои образ жизни <…> мой интерес к поэзии, литературе, воображение. Но я никогда не мог предугадать, в каком она будет настроении. Она мучила меня, выкручивала мне руки. <…> Я ложился спать, ненавидя ее большой и сильной ненавистью. Я обыкновенно вовлекал ее в ссоры с моей матерью. <…> Я был рад, когда она уехала в санаторий, это показывало, что я одержал над ней победу. <…> Если она становилась безумной, я представлял, что я пойду тем же путем, когда достигну ее возраста.

Его основные чувства были повинны в той роли, которую он играл в ее шизофрении. Он чувствовал свой триумф благодаря ее трудностям, он чувствовал, что помогал разрушить ее (что он теперь делал в от ношении Магды). Он также чувствовал потребность в наказании, которое должно было ослабить вину. Он должен был пострадать так же сильно, как она. Все эти паттерны были в точности перенесены в его отношения с Магдой. Они установили отношения, которые в значительной мере дублировали исходную ситуацию с сестрой. Он получал свои ориентиры, свой якорь в житейском море, принимая наказание и страдание из рук Магды и в отместку садистски ведя себя по отношению к ней. Прояснение этой связи с сестрой принесло ему видимое облегчение и освободило от изрядной доли привязанности к Магде.

Жизнь Оливера показывает, что когда сила ограничена в своих проявлениях, поскольку блокированы все конструктивные пути, садизм становится единственной альтернативой. Более того, она показывает как позитивные, так и негативные аспекты гнева. "Депрессия, — заметил он, — подобна разжиганию небольшого огня для того, чтобы предотвратить огромный лесной пожар. Я впадаю в депрессию, чтобы избежать ярости по отношению к сестре. Я хотел убить ее, крича на нее: "Ты разрушила мою жизнь. Оставайся в санатории!"". Но позже он увидел конструктивное применение гнева: "Гнев — это сила, которая делает меня автономным, независимым от родителей. Если у меня нет гнева, у меня нет силы".

Вспомним, что реабилитация от наркотической зависимости строится с опорой на "агрессивную энергию", что насилие Мерседес, которое есть выражение гнева, имело одновременно как жизнеутверждающий, так и отрицающий жизнь аспект. Оливер делает здесь такое же открытие на собственном опыте и с помощью собственного инсайта.

От силы быть неотъемлема потребность утверждать свое существование[63]. Это второй уровень нашего спектра, тихая, лишенная драматизма форма веры в себя. Она происходит из изначального ощущения собственной ценности, передаваемого ребенку посредством любви родителя или родителей в первые месяцы жизни, и проявляется позже в жизни как чувство собственного достоинства. Английское слово достоинство (dignity) происходит от латинского dignus (ценный), и означает "чувство внутренней ценности", необходимое каждому психически здоровому человеку.

Многое может произойти с этим изначальным страстным желанием обладать ценностью. В случае Присциллы мы можем представить ее говорящей: "Я чего-то стою, но никто в мире не знает об этом". Нетрудно вообразить, что Мерседес могла бы сказать: "Я ничего не стою, и никто не рассчитывает на то, что я есть, за исключением случаев, когда другие хотят меня сексуально использовать". Оливер жил по формуле: "Я ничего не стою, но в союзе с Богом я стою всего в мире".

Ошибка многих людей, иллюстрируемая случаем Оливера, состоит в перескакивании через самоутверждение и в прыжке от бессилия прямо к агрессии и насилию. Когда некто постоянно испытывает чувство бессилия, бурное чувство, которое он получает, когда он впервые осознает, что у него есть сила, кажется опьяняющим. Оно подобно тому, как если бы он накопил адреналин, чтобы испытать то, что у него есть "сила быть", и как только адреналин начинает действовать, он переводит его энергию в агрессивное поведение Именно поэтому проходящие терапию часто проходят через периоды, которые их друзья и члены семьи называют "чрезмерно агрессивными" непосредственно после того, как они осознают свою собственную силу быть. Эта агрессия и насилие могут пылать как костер, но в целом они не более, чем временное упражнение. Если самоутверждение, как один из шагов человеческого развития, пропускается, или сокращается срок его становления, нечто очень ценное оказывается утраченным. Именно самоутверждение придает постоянство и глубину силе быть.