Чтение мыслей. Как книги меняют сознание - Вероника Райхль

на серьезном уровне. Преподаватель философии в академии искусств высоко оценил ее тексты, назвав их философской прозой. Преподавателям на философском факультете Аннетт предпочла их не показывать.

Однако вот уже два-три месяца чтение Гегеля и написание текстов о нем вызывает у нее противоречивые чувства: кажется, есть что-то печальное и неправильное в том, чтобы искать мерцающее пространство значения в работах поддерживающего существующий государственный порядок цисгендерного белого мужчины, такого высокомерного и авторитарного эгоиста, как Гегель. Почему Аннетт уделяет так много внимания Гегелю, который и так им не обижен, вместо того чтобы предоставить агору своего разума другим, менее известным авторам? Кроме того, мышление Гегеля крайне спекулятивно — создается впечатление, что бóльшую часть размышлений он основывает на собственных умозрительных построениях. (Другие авторы не упоминаются, и Гегель почти не прибегает к сноскам. Однако отсутствие сносок объясняется, скорее, принятой тогда манерой написания текстов.) Кроме того, важно отметить: Аннетт подозревает, что Гегель дарит ей ощущение парения прежде всего в ее голове, то есть чтение текстов Гегеля в первую очередь позволяет ее разуму порождать собственные эгоцентрические и привилегированные мысли. А это значит, что ее тексты в какой-то степени не солидарны с теми, у кого в силу экономических причин не получается воспарить. Слова друзей о том, что им нравятся ее тексты, ничего не меняют. Единственное утешение Аннетт заключается в том, что такие умные, политически сознательные женщины, как Джудит Батлер, Джиллиан Роуз и Катрин Малабу, занимались изучением работ Гегеля. Сьюзен Бак-Морс вообще совершенно очевидно симпатизирует Гегелю. Если все эти удивительные женщины пишут про него, то, следовательно, должен быть способ изучать его труды продуктивно. Должен быть способ не беспомощно барахтаться в воздухе, а найти твердую политическую почву в его текстах.

Аннетт перестает смотреть в пустоту и продолжает читать. Бак-Морс рассказывает о журнале «Минерва» («Minerva») и о том, как в нем освещалось восстание рабов на Гаити. Этот журнал важен, поскольку из достоверных источников известно, что Гегель его читал. И вновь Аннетт чувствует контакт. Она постоянно забывает о существенной роли контакта, хотя он обладает ключевым значением: абстрактное мышление интересно только тогда, когда затрагивает конкретный мир людей. И все же конкретное постоянно ускользает от Аннетт. Она невольно вспоминает, как, впервые оказавшись в Освенциме, подумала: «Значит, это правда. Все это действительно произошло». Аннетт тогда сразу же испытала чувство сильного стыда за эту мысль. Она никогда не сомневалась в реальности Холокоста, много об этом читала и смотрела несколько документальных фильмов. Однако только после того, как полгода назад Аннетт воочию увидела бараки узников, она осознала, что никогда не контактировала с реальными фактами. Холокост был для нее большим, чрезвычайно важным нарративом и интеллектуальным мотивом. При этом, очевидно, он не был для нее объективной реальностью. Возможно, это объяснялось еще и тем, что тема Холокоста часто поднималась в кино и в литературе, смешиваясь там с вымыслом. И, ощутив в Освенциме сильный контакт, Аннетт не могла ему полностью доверять. Даже тогда она не могла быть уверена в том, что ей удалось коснуться твердой почвы. Возможно, она до сих пор не верит в Холокост до конца — по крайней мере не всеми частями сознания. Аннетт никогда этого не узнает. Ей придется смириться и жить с тем, что мозг не верит в то, во что, на ее взгляд, ему следовало бы верить. Ее мозг может во что-то верить и даже верить в то, что он верит в это, и в то же время частично сомневаться.

В таком состоянии Аннетт не может продолжать писать. После поездки в Освенцим ей кажется, что при работе с новыми текстами она ходит кругами, как бы избегая окончательного вывода. И на это есть причины: что бы ни писала Аннетт, ощущение нетвердого стояния на ногах остается неотъемлемой частью ее мышления и, вероятно, проявляется в текстах незаметно для нее самой. И именно в отношении таких архиважных вещей, как Холокост. Аннетт не видит решения — даже если она постарается писать в духе Бак-Морс, которой сейчас доверяет даже больше, чем себе, все равно она никогда не сможет быть уверена, что коснется твердой поверхности.

Аннетт чувствует себя одинокой. Ее друзья, интересующиеся философией, не испытывают проблем с установлением контакта с поверхностью. Долгое время именно они побуждали Аннетт чувствовать, что она стоит на твердой почве, будучи включенной в некое общее, критическое мышление. Они вместе начали изучать искусство и открыли в нем для себя философию. Сегодня некоторые из них занимаются уже не искусством, а философией: одни устраивают философские вечера, другие снимают сумасбродные, перегруженные философией фильмы. Они все не видят никакой проблемы в интересе Аннетт к Гегелю. Вероятно, по той причине, что многие из них предпочитают читать Донну Харауэй, Армена Аванесяна, Квентина Мейясу и Гаятри Чакраворти Спивак, они рады, что Аннетт так много внимания уделяет Гегелю и тем самым закрывает эту область.

* * *

Спустя два дня Аннетт сидит с книгой Бак-Морс в электричке. В вагоне жарко, Аннетт прилипает к сиденью. Бак-Морс пишет, что во времена Гегеля в европейской философской среде шла серьезная дискуссия о свободе, но при этом реальное рабство никогда эксплицитно не увязывалось с этой проблемой. Что-то подобное, по мнению Аннетт, может произойти и сегодня. Существуют идеи, которые нас восхищают и занимают все мысли, однако мы не в состоянии назвать их настоящую причину просто потому, что это никому не приходит в голову или никто не замечает взаимосвязи, так как она чересчур банальна. Аннетт целыми днями думает об этом, а по вечерам расспрашивает Хелен, Мару и Тима, но им ничего подходящего на ум не приходит. Во всем мире продолжают существовать бесчеловечность, эксплуатация и порабощение бедных. Но эти вещи давно названы своими именами: Аннетт и ее друзья ежедневно говорят об этом, а также о том, что они все привилегированны и навсегда погрязли в этой несправедливости из-за господства потребления. Они также отдают себе отчет, что иногда ненамеренно дискриминируют угнетенных, глядя на них как на жертв. У Гегеля, напротив, в конечном счете рабы оказываются сильнее, так что угнетенные у него символизируют не только страдание, но и силу и самосознание.

Вечером Аннетт лежит в постели и снова размышляет. Она и ее друзья стараются вести сознательный образ жизни: едят веганскую пищу, читают политическую литературу, посещают выступления с докладами и дебаты, внимательно относятся к мигрантам, активистам и авторам с глобального Юга. Некоторые люди из ее круга общения — активисты антиглобалистской организации Attac. Аннетт переворачивается