Множественные убийства: природа и причины - Юрий Миранович Антонян

проявление насилия или что причина войны — «инстинкт» иди любой другой единственный мотив». Как станет ясно из дальнейшего изложения, существуют способы снижения человеческой агрессивности[29].

В своих ранних работах Фрейд утверждал, что все человеческое поведение проистекает, прямо или косвенно, из эроса, инстинкта жизни, чья энергия (известная как либидо) направлена на упрочение, сохранение и воспроизведение жизни. В этом общем контексте агрессия рассматривалась просто как реакция на блокирование или разрушение либидозных импульсов. Агрессия как таковая не трактовалась ни как неотъемлемая, ни как постоянная и неизбежная часть жизни.

Пережив опыт насилия Первой мировой войны. Фрейд постепенно пришел к более мрачному убеждению в отношении сущности и источника агрессии. Он предположил существование второго основного инстинкта — танатоса — влечения к смерти, чья энергия направлена на разрушение и прекращение жизни. Он утверждал, что все человеческое поведение является результатом сложного взаимодействия этого инстинкта с эросом и что между ними существует постоянное напряжение. Ввиду того, что существует острый конфликт между сохранением жизни (т. е. эросом) и ее разрушением (танатосом), другие механизмы (например, смещение) служат цели направлять энергию танатоса вовне, в направлении от «Я». Таким образом, танатос косвенно способствует тому, что агрессия выводится наружу и направляется на других.

Положение об инстинкте стремления к смерти является одним из наиболее спорных в теории психоанализа. Оно было фактически отвергнуто многими учениками Фрейда, разделявшими его взгляды по другим вопросам [Fenichel, 1945; Fine, 1978; Hartmann, Kris & Lowenstein, 1949]. Тем не менее утверждение о том, что агрессия берет начало из врожденных, инстинктивных сил, в целом находило поддержку даже у этих критиков.

Взгляды Фрейда на истоки и природу агрессии крайне пессимистичны. Это поведение не только врожденное, берущее начало из «встроенного» в человеке инстинкта смерти, но также и неизбежное, поскольку если энергия танатоса не будет обращена вовне, это вскоре приведет к разрушению самого индивидуума. Единственный проблеск надежды связан с тем, что внешнее проявление эмоций, сопровождающих агрессию, может вызывать разрядку разрушительной энергии и, таким образом, уменьшать вероятность появления более опасных действий. Этот аспект теории Фрейда (положение о катарсисе) часто интерпретировался следующим образом: совершение экспрессивных действий, не сопровождающихся разрушением, может быть эффективным средством предотвращения более опасных поступков[30].

Я во многом разделяю взгляды Фрейда о влечении человека к смерти, очень осторожно предполагая, что, возможно, в психике человека сохраняется абсолютно бессознательная информация о том, что сейчас живое когда-то было неживым. Поэтому жизнь стремится и к смерти тоже.

Эти представления я постарался изложить в разделе, который посвящен некрофилии, которой следует придавать особое значение в общей объяснительной схеме насилия и жестокости. Некрофилия, т. е. влечение к смерти, придание ей особого значения, может быть у очень многих людей, но она не будет привлекать к себе особого внимания, поскольку, во-первых, способна принимать вполне цивилизованные формы, если иметь в виду работу патологоанатомом, например. Во-вторых, нужны особые условия, чтобы она вышла наружу, определяя поведение; это могут быть революции и войны либо обстоятельства, позволяющие проявлять жестокость и даже особую жестокость, например, в отношении репрессированных и заключенных, либо какие-то острые межличностные конфликты, часто спровоцированные самими же некрофилами. Ими, по-моему, совершаются множественные, а тем более массовые убийства. Следовательно, некрофилы, если они не получили должного воспитания и если они тревожны и агрессивны, представляют повышенную общественную опасность. О тревожности подробно будет сказано ниже.

Обследованные мною в местах лишения свободы лица, осужденные за так сказать «пьяные» убийства, включая множественные, никак свои действия объяснить не смогли, сводя все к нескольким словам: «так по пьянке вышло». Они не выражали сожаления, даже если ими были убиты дети, поясняя, что этого не помнят или опять-таки «по пьянке вышло». Чтобы хоть как-то загладить свою вину (например, материально помочь родственникам погибших) они и не думали. Вообще такая позиция характерна для всех убийц, а не только для этой категории.

Думаю, что вечно пьяным убийцам нужно было убить не только для выхода своей агрессивности, они ведь убивали инстинктивно, без предварительного обдумывания и планирования, без пощады, но с жестокостью, нередко особой. Реальный мир был занавешен у них постоянным пьяным угаром, за которым они опускались к своим далеким первобытным предкам, все их потребности и интересы постепенно становились примитивными. В этой связи и убийства не воспринимались ими как нечто исключительное.

У этих преступников нет утонченной техники убийств, они не лишают жизни с помощью оружия, действующего на расстоянии, что избавляло бы от чувствительной близости того, что могло бы ужаснуть обычного человека своими последствиями. Напротив, они обычно действуют с помощью ножа или топора и вид пробитого черепа или вскрытого живота на них не действует и тем более не вызывает жалости. На них, как правило, не оказывают влияния крики жертв и мольбы о пощаде (впрочем, не только на них, но и на других убийц, особенно «множественных»), в чем они явно проигрывают животным, которые не добивают соперника, если тот показывает полную покорность и принимает определенную позу.

Опьянение не только снимает моральные запреты, но и выполняет еще одну важную функцию — способствует забыванию содеянного, вытеснению в бессознательное психотравмирующих воспоминаний и переживаний о совершенном преступлении. Реализацию этой защитной функции я наиболее часто наблюдал среди тех, кто убил своих близких: отца, мать, жену, сожительницу, детей. Не сомневаюсь, что в некоторых случаях преступники лгали, утверждая, что ничего не помнят из-за опьянения, иногда так и было. В этом убеждают не только стойкие, начиная с первого допроса, утверждения о забывании случившегося, но и то, что обвиняемые не отрицали своей вины, признавали, что убили, однако не могли вспомнить и описать очень многие важные эпизоды и детали происшествия.

Отнюдь не случайно, что чаше всего из сознания вытесняются те действия, в результате которых погибли родные и близкие, поскольку именно такие преступления прежде всего принято расценивать как наиболее безобразные. Я думаю, что даже те, которые вначале лгали, за долгие годы пребывания в местах лишения свободы и после освобождения как бы убедили себя, что им нечего вспоминать и таким образом вытеснили психотравмирующие воспоминания в невспоминаемую сферу психики. В исправительных учреждениях осужденные за множественные убийства, особенно если среди жертв были дети, тщательно избегают разговоров на тему о том, за что они осуждены, и попытки вызвать их на откровенность часто заканчиваются безрезультатно, причем я здесь имею в виду расспросы сотрудников названных учреждений и исследователей. Некоторые осужденные за такие убийства прямо просят не вспоминать содеянное ими или особенно стараются обойти молчанием детали.

Клинические обследования множественных убийц наводят меня на мысль,