О психологии западных и восточных религий (сборник) - Карл Густав Юнг

однако тут нет рецептов и предписаний, и каждый сам должен расплачиваться до последнего гроша, пока основание из ляпис-лазури не сделается прозрачным. Наша сутра предполагает, что теневой мир личных фантазий, иначе говоря, личностное бессознательное, уже преодолен, и она идет дальше, к описанию символической фигуры, которая поначалу выглядит крайне странной. Речь о радиальной геометрической восьмичастной фигуре, так называемой огдоаде, или восьмерке. В середине расположен лотос с сидящим Буддой; подлинное переживание заключено в осознании того, что Буддой является сам медитирующий, чем развязываются и узлы судеб, вплетенные в ткань вступительного повествования. Концентрический символ выражает высшую степень сосредоточенности, которой можно достичь только через ранее описанное отдаление от мира, через перенос внимания от чувственного мира и его объектов к скрытому основанию сознания. Сознательный мир с его объектами растворяется вместе со своим центром («Я»), а на его место приходит великолепное и яркое владение Амитабхи.

943 Психологически это означает, что за миром личностных фантазий и влечений или под ним лежит еще более глубокий слой бессознательного. В противоположность хаотичному беспорядку клешей он наделен высшим порядком и гармонией; в противоположность множественности клешей здесь налицо всеохватывающее единство, символом которого является бодхимандала — чудесный круг просветления.

944 Что может сказать наша психология об индийском утверждении относительно сверхличностного, объемлющего мироздание бессознательного, которое появляется лишь с прозреванием сквозь тьму личностного бессознательного? Наша современная психология знает, что личностное бессознательное — лишь верхний слой, под которым залегает основание совсем иной природы. Это так называемое коллективное бессознательное. Причина такого обозначения следующая: в отличие от личностного бессознательного с его чисто личностным содержанием, образы глубинного бессознательного носят отчетливо мифологический характер. То есть по форме и по содержанию они совпадают с теми распространенными примордиальными представлениями, что составляют основу мифов. Эти образы уже не личностные, а надличностные, они присущи всем людям. Поэтому они обнаруживаются в мифах и сказках всех времен и народов, а равно и встречаются у тех индивидуумов, которые нисколько не сведущи в мифологии.

945 Наша западная психология на деле достигла того же, что и йога, а именно, развила способность достигать глубинного слоя бессознательного и давать ему научное описание. Мифологические мотивы, наличие которых установлено исследованием бессознательного, многообразны, но соединяются в концентрически-радиальном порядке, в центре, или в сущности, коллективного бессознательного. В силу удивительного согласия между прозрениями йоги и результатами психологического исследования я выбрал для обозначения этого центрального символа санскритское слово «мандала», что значит «круг».

946 Могут спросить, а как же наука дошла до таких утверждений? На это можно ответить двояко. Во-первых, исторически. Скажем, при изучении средневековой натурфилософии мы видим, что для символизации центрального принципа она постоянно прибегает к форме круга, чаще всего поделенного на четыре части. По всей видимости, это представление заимствовано из церковных аллегорий четвертичности, которая обнаруживается в бесчисленных образах Rex gloriae (Царя славы) с четырьмя евангелистами, в четырех сторонах рая, четырех ветрах и т. д.

947 Второй путь — это путь эмпирической психологии. На определенной стадии психологического лечения пациенты начинают спонтанно изображать такие мандалы — либо потому, что те им снятся, либо по причине неожиданно ощутимой потребности в изображении упорядоченного единства для преодоления душевного хаоса. Похожая история, например, случилась с нашим швейцарским святым — блаженным братом Николаем из Флюэ. Результаты мы доныне можем видеть в приходской церкви Заксельна, где изображено видение о Троице. Николаю удалось упорядочить жуткое видение, потрясшее его до самых глубин души, с помощью символики круга, почерпнутой из книжки одного немецкого мистика[896].

948 Но что скажет наша эмпирическая психология о сидящем в лотосе Будде? Стоило бы ожидать, наверное, чтобы и западный Христос восседал на престоле в центре мандалы. Такие картины и вправду рисовали в Средние века. Но наблюдаемые нами сегодня мандалы, спонтанно возникающие у бесчисленных индивидуумов без всякого к тому повода или вмешательства извне, не содержат фигуры Христа, не говоря уже о Будде в позе лотоса. Зато часто встречаются равносторонний греческий крест или даже безошибочно узнаваемая свастика. Я не имею возможности обсуждать здесь этот необычный факт, при всем его несомненном интересе[897].

949 Между христианской и буддистской мандалами имеется тонкое, но чрезвычайно важное различие. Христианин никогда не скажет в созерцания: «Я Христос», зато вместе с Павлом признает: «И уже не я живу, но живет во мне Христос» (Гл. 2:20). В нашей же сутре сказано: «Ты узнаешь, что ты — Будда». В основе своей оба исповедания тождественны, поскольку буддист достигает этого знания, лишь когда становится «анатманом»[898], когда лишается самости. Но в формулировке содержится важнейшее отличие: христианин достигает своей цели в Христе, а буддист узнает, что он Будда. Христианин выходит из преходящего и привязанного к «Я» мира сознания, буддист же стоит как стоял на вечном основании своей внутренней природы, единство которой с божеством или с универсальной сущностью очевидно и в других индийских исповеданиях.

XV

Об индийских святых[899]

950 На протяжении нескольких лет Циммер интересовался Махариши[900] из Тируваннамалаи, и первый же вопрос, который он задал мне, когда я вернулся из Индии, касался этого новоявленного святого и мудреца с юга Индии. Уж не знаю, счел ли мой друг непростительным или необъяснимым, должно быть, грехом, что я не навестил Шри Раману. У меня было такое чувство, что сам-то он наверняка не упустил бы случая проведать мудреца, — настолько живым было его участие в судьбе и учении этого святого. Для меня это было ничуть не удивительно, ибо я знал, насколько глубоко Циммер проникся духом Индии. Его страстное желание увидеть эту страну своими глазами, к сожалению, так никогда и не осуществилось, а сама возможность окончательно исчезла в последний час перед началом разразившейся Мировой войны. Зато тем более величественным был его образ духовной Индии. В ходе нашей совместной работы он щедро делился своими прозрениями по поводу души Востока, в которую заглядывал не только благодаря своим богатым специальным познаниям, но главным образом в силу поистине гениального понимания смыслов индийской мифологии. Увы, и над ним исполнилось слово о рано умирающих любимцах богов, а нам остается лишь скорбеть об утрате духа, преодолевшего ограниченность своего предмета и предложившего, обратясь лицом к человечеству, благодетельный дар «бессмертных плодов».

951 С незапамятных времен носителем мифологической и философской мудрости в Индии считался «святой» — это западное выражение, правда, не совсем точно передает суть и внешний облик параллельной фигуры на Востоке. Образ святого воплощает в себе духовную Индию и постоянно