Галина Бедненко - Греческие богини. Архетипы женственности

Поиск матери в подруге

В женской дружбе, если в одной из подруг выражены роль и сценарий Коры, то другая нередко берет на себя роль Деметры. Это продолжение материнско-дочерней связи уже на уровне дружбы, в случае разрыва с реальной матерью, недостатка ее внимания в жизни или отсутствия психологической сепарации от нее. Мы видим эту модель и в стойких дружеских связях незамужних женщин, и в однополых любовных отношениях:

«Потеряв свою маму, переживая с ней разрыв, Кора может и в своем партнере искать Деметру. Не ее ли нашла Цветаева в Парнок:

В оны дни ты мне была как мать,

Я в ночи могла тебя позвать.

Благодатная, вспомяни,

Незакатные оные дни,

Материнские и дочерние.

Такая детская привязанность может быть преодолена, а вместе с ней и потребность в женской фигуре рядом»[62]. И тогда любовная связь действительно распадается. Часто это происходит при появлении достаточно активного, но эмоционально открытого мужчины (нерешительный мужчина или же «бессердечный самец» успеха тут не добьются).

Недоверие к мужчинам

Для Коры характерно недоверие к мужчинам, ощущение их привлекательности и вместе с тем опасения. Это связано именно с переменой в жизни девушки. Мужчина — тот, кто меняет ее жизнь, при этом непонятным, но бесповоротным образом. Случается как раз то, от чего ее отвращали ранее (близкий контакт, сексуальные отношения и прочее), но то, что ей необходимо принять и с чем ей придется жить в дальнейшем. Вдобавок возникают сами по себе новые ощущения и переживания, как эмоциональные, так и физические, которых раньше не было или они выражались гораздо слабее. Таким образом, по достижении половой зрелости девушка сидит и ждет, когда же с ней случится «нечто». Что именно — непонятно, опыта нет, «показанное на пальцах» ничего не объясняет. Это неизвестность и, конечно, страх.

В традиционном обществе было известно, когда именно следует менять девические добродетели на женские (а это совершенно разные способы поведения, кстати сказать). Но брак действительно преображал всю жизнь, и обратного пути не было. Особенно в христианской культуре, где развод по инициативе женщины вообще был невозможен. В нынешнее время все можно переиграть (развестись, вернуться к маме, никак не менять привычный образ жизни), но непонятно точно, в какой же момент переходить от одних добродетелей к другим. Опять мы видим то же самое ожидание, смешанное с неизвестностью и страхом (страхом боли и, в частности, неотвратимой потери девственности).

«Страшные истории» про мужчин — это отдельный жанр. При раздельном воспитании мальчиков и девочек и при четком разграничении девичьего статуса и поведения и статуса женского таких опасений, естественно, больше. Они характерны для более традиционных культур. В свое время, лет в тринадцать, мне посчастливилось отдыхать в пионерском лагере в Дагестане, в городе Дербенте[63]. Несмотря на общее советское детство, эмоциональный накал отношений между мужской и женской взрослой частью лагеря был весьма ощутимым и каким-то иным, нежели в обычных пионерских лагерях средней полосы России. Ощущалось не только личностное или полоролевое различие мальчиков и девочек и, соответственно, притяжение друг к другу, а еще и некая исключительность, важность, серьезность таких контактов в принципе.

Тогда же в Дербенте, в 1987 году, среди вожатых и пионерок ходили слухи об изнасилованиях и убийствах девочек, которые уходили из лагеря в город пешком, а потом их тела находили в виноградниках. Какое-то время мы все (девочки двух старших отрядов), опасаясь нападения неизвестных мужчин, ночевали в одном корпусе, сдвинув кровати, причем не по собственной инициативе, а по указанию сверху. Что из этого было правдой — для меня до сих пор загадка.

В школьные годы у меня была подруга-индианка Арчана. На лето она ездила к себе домой, в город Нинетал, на севере Индии, а, возвращаясь, рассказывала местные истории. Помню одну из «страшных женских историй» о мужских юношеских компаниях, «братствах», — как девушке забинтовали (именно так, странно, да?) все лицо, и ее, не узнав, изнасиловал брат. Это все было подстроено его коварными дружками. (При этом ужас ситуации здесь почему-то больше прочитывался в инцесте, нежели в насилии.) Думается мне теперь, что это была «мифическая», фольклорная история, а не реальность. Впрочем, и тогда она была рассказана скорее как «ужастик».

Кстати, классическая «страшная история» о мужчине — это «Жених» А.С. Пушкина. Помню, как в детстве (я научилась читать до школы, и сборник стихов Пушкина оказался одной из первых моих книг[64]) он меня завораживал. Толком было непонятно, что происходит и что же было на самом деле:

Три дня купеческая дочь

Наташа пропадала,

Она на двор на третью ночь

Без памяти вбежала.

С вопросами отец и мать

К Наташе стали приступать.

Наташа их не слышит,

Дрожит и еле дышит.

Разумеется, она повстречалась с каким-то ужасным мужчиной. Затем приезжает жених, богатый, красивый и молодой. Наташу, без ее воли (вот она, вечная тема, потеря девичьей воли[65]) выдают замуж. И лишь на свадьбе она, будто бы рассказывая сон (вновь тема иного мира, где владычествует Персефона) разоблачает своего суженого как разбойника и убийцу. И, кстати, только теперь я, наконец, догадалась, что та девица, чью правую руку — с кольцом на пальце — отрубил злодей, была его женой (или и сестрой, и женой). Сонный кошмар сменяется жизненными ужасами, и все это перемешивается в фантазиях юной девушки. Но в этом произведении (в отличие от множества реальных историй) родители доверяют своей дочери, верят ее рассказу и хватают преступника.

Лет в пять-семь такие истории могут еще не восприниматься как страшные — скорее, как непонятные. А вот лет в девять-десять хрестоматийные романтические сюжеты воспринимаются уже по-особому. Помню большой семейный поход (три поколения нашей сборной семьи[66]) на фильм «Тэсс» (по «Тэсс из рода д'Эрбервилей» Т. Харди). Думаю, что фильм был выбран совершенно случайно, но такая соборность придала величие моменту. Что и говорить, ужасная история. Негодяй-соблазнитель, воспользовавшийся моментом, затем любимый мужчина, использовавший бедную девушку, невозможность устоять... в общем, набор того, с чем непонятно как справиться[67].

Восприимчивость

Девушки в возрасте Коры и женщины, в которых силен этот архетип, часто приходят к тем или иным выводам или делают свой выбор, руководствуясь не очень понятными окружающим внутренними мотивами. Они чувствительны и восприимчивы, ощущают чужое настроение и эмоции, чутко относятся к своему окружению — месту, предметам, растениям, близким людям.

Как ребенок часто выделяет для себя любимые места, где он играет или уединяется, так и женщины — Коры-Персефоны знают такие «свои места». Как маленький ребенок часто не может отличить реальность от своих переживаний и фантазий, так и некоторые дамы легко путают свои прозрения с подозрениями. Зачастую они довольно мнительны и живут одновременно в двух мирах — реальном и мире своих фантазий. Этому способствуют и занятия различными психологическими или мантическими практиками, прорицаниями или спиритизмом. (Кстати, обратим внимание на обычай «подстраивать» игральные карты для гадательных целей: на них должна посидеть девица, девственная или даже нецелованная[68] девочка, как бы придавая картам силу своим девственным лоном. Что это, как не нарочитое привнесение элемента Коры?) При этом задачей обычно ставится обнаружение чего-то скрытого, а не исправление ситуации.

Фантазии

Женщины, в которых силен архетип Коры-Персефоны, умеют мечтать, фантазировать, «строить замки на песке», видеть чудесное в самом обыденном. Они как бы дублируют реальный мир в иной, волшебной плоскости. Реальное «здесь и сейчас» превращается для них в некое «там и тогда». В детстве они способны рассказывать самим себе истории о своих приключениях в волшебном царстве.

Анна Ахматова так вспоминает о своем детстве: «Мое детство так же уникально и великолепно, как детство всех остальных детей в мире: с страшными отсветами в какую-то несуществующую глубину, с величавыми предсказаниями, которые все же как-то сбывались, с мгновеньями, которым суждено было сопровождать меня всю жизнь, с уверенностью, что я не то, за что меня выдают, что у меня есть еще какое-то тайное существование и цель»[69].

Во взрослом возрасте они видят не только плоскую привычную ткань бытия, но и отсвет «иного мира». Иногда это дает простор для очень индивидуального творческого самовыражения, иногда приводит лишь к бесплодным иллюзиям. Эта способность может стать и стимулом к творчеству. Как говорит исландская певица и композитор Бьорк: «Я могла бы всю жизнь сочинять авангард. Но мне нравится писать музыку для простых людей. Для них я проводник между миром фантазии и реальностью».