Томас Метцингер - Наука о мозге и миф о своем Я. Тоннель эго

Ознакомительный фрагмент

Часть первая

Проблема сознания

1. Явление мира

Сознание есть явление мира. Сущность феномена сознательного опыта – в появлении единственной и целостной реальности. Если вы в сознании, мир является вам. Это относится не только к бодрствованию, но и ко сну, однако в глубоком сне без сновидений вам ничего не представляется: тот факт, что внешняя реальность существует, и вы в ней присутствуете, вам недоступен. Вы не осознаете даже собственного существования.

Сознание – совершенно особый феномен, потому что оно одновременно является частью мира и вместе с тем включает его в себя. Все научные данные указывают на то, что сознание – часть физического мира и развивающийся биологический феномен. Однако сознательный опыт – это далеко не просто физика плюс биология – не просто фантастически сложный, изменчивый порядок нейронных сигналов в мозгу. Отличие человеческого сознания от других феноменов биологической эволюции в том, что оно дает проявиться реальности в самой себе. Оно создает внутреннее существование: процесс жизни начинает осознавать сам себя.

Судя по тому, что нам известно о мозге животных и об эволюционной цепи, явление мира в биологических нервных системах – феномен недавний, возникший, вероятно, несколько миллионов лет назад. В дарвиновской эволюции первые формы сознания могли возникнуть около двухсот миллионов лет назад в примитивной коре мозга млекопитающих, обеспечив им осознание наличия тела, ощущение существования окружающего мира и возможность управлять своим поведением. Я интуитивно предполагаю, что у птиц, рептилий и рыб тоже издавна существует более простая форма сознания. Так или иначе, животные, не обладающие рассудком и речью, безусловно, способны иметь феноменальные транспарентные состояния – а только это и требуется, чтобы сознанию явился мир. Такие известные исследователи сознания и теоретики-нейробиологи, как Энил Сет, Бернард Баарс и Дэвид Эдельман, выявили семнадцать критериев для определения структур мозга, обеспечивающих работу сознания. Свидетельства присутствия этих структур есть не только у млекопитающих, но и у птиц, и, потенциально, у осьминогов. Доказательства настолько изобильны, что уже не приходится сомневаться в наличии сознания у животных1. Животные подобно нам – наивные реалисты, и, если они, к примеру, воспринимают цвет, можно допустить, что цвет представляется им с той же очевидностью, уверенностью и непосредственностью, что и нам. Но философы отметят, что на самом деле мы этого не знаем. Рассматривать подобные вопросы можно, но только имея удовлетворительную теорию сознания.

Еще более свежий феномен, появившийся всего пару тысячелетий назад, – это осознанное формирование теорий в умах философов и ученых – представителей человеческого вида. После этого процесс жизни получил отражение не только в сознании отдельных организмов, но и в группах человеческих существ, пытавшихся постичь возникновение самосознающего разума как такового – то есть понять, что значит «явиться внутри себя». Самая увлекательная особенность человеческого разума состоит не в том, что он иногда бывает сознающим, и даже не в том, что в нем есть ФМС. Поистине примечательно то, что мы способны обращать внимание на содержание нашей ФМС и формировать представления о ней. Мы можем обсуждать его друг с другом и воспринимать все это как наши собственные действия. Процесс того, что мы обращаем внимание на наши мысли и эмоции, наше восприятие и наши телесные ощущения, сам по себе интегрирован в я-модель. Как уже отмечалось, это качество, возможно, отличает нас от большинства других животных на этой планете: мы способны обратить «взгляд от первого лица» вовнутрь, исследовать собственные эмоциональные состояния и обратить внимание на собственные мыслительные процессы. Как говорят философы, это уровни ФМС «высшего порядка». Они позволяют нам осознать тот факт, что мы представляем собой репрезентирующие системы.

Мы из века в век выдвигали теории, которые понемногу меняли наше представление о себе и, следовательно, содержание нашего сознания. Правда, сознание – устойчивый феномен, оно не меняется только потому, что мы изменили свое мнение о нем. Однако оно изменяется посредством практики (вспомните о дегустаторах вина, изобретателях новых ароматов духов, экспрессивных танцовщицах или музыкальных гениях). Людям, жившим в другие исторические эпохи, например ведического периода Древней Индии (приблизительно 1500–600 лет до нашей эры), или, скажем, европейского Средневековья, когда Бог воспринимался как действительное и постоянное присутствие, вероятно, были доступны субъективные переживания, недоступные нам сегодня. Многие глубокие формы сознательного опыта самих себя стали практически недостижимы вследствие философского просвещения и развития науки и техники – во всяком случае, для миллионов образованных, научно-информированных людей. Новые формы пришли им на замену. Теории меняют социальные практики, а практики, в конечном счете, изменяют мозг и способ нашего восприятия мира. Теория нейронных сетей описывает информационную архитектуру в мозге людей и других животных, при которой миллиарды нервных клеток соединены между собой в сеть, в которой постоянно возникают и меняются паттерны активности. Из этой теории мы узнали, что различие между структурой и содержанием – между носителем психического состояния и его внутренним значением – выражено не настолько четко, как принято думать. Значение действительно меняет структуру, хотя и медленно. А структура, в свою очередь, определяет нашу внутреннюю жизнь, поток сознательного опыта.

В начале семидесятых годов двадцатого века, когда звездный час бихевиоризма уже прошел, интерес к сознанию превратился в серьезную тему исследований. Проблема субъективного опыта понемногу стала тайным передним краем для нескольких научных дисциплин. Затем, в последнее десятилетие двадцатого века, множество видных нейрофизиологов сделали сознание объектом научных исследований. Сейчас все развивается очень быстро. В 1994 году после конференции по исследованию сознания, проведенной в Тусоне, штат Аризона, я участвовал в основании новой организации – Ассоциации научного изучения сознания (АНИС), цель которой – объединить исследователей и философов, изучающих проблему исключительно научными методами. Резко возросло число конференций и публикаций2. В следующем году я редактировал сборник философских статей под названием «Сознательный опыт»3, который также вышел на английском. Когда мы с одним из сооснователей АНИС, австралийским философом Дэвидом Чалмерсом, составили библиографию этой книги, охватывающую 1970–1995 годы, в ней набралось около тысячи источников. Через десять лет, взявшись дополнить эту библиографию для пятого немецкого издания, я насчитал две тысячи семьсот публикаций. С этого момента я уже не пытался охватить всю литературу по сознанию – это просто невозможно. На данный момент область исследования сознания окончательно сформирована и непрерывно развивается.

За прошедшее время мы усвоили много уроков. Мы узнали, как силен страх перед редукционизмом – как среди гуманитариев, так и в обществе в целом – и как безграничен спрос на мистицизм. Простой ответ на широко распространенное опасение о том, что философы и ученые «редуцируют сознание», заключается в следующем: редукция – это отношение между теориями, а не между явлениями. Ни один серьезный экспериментатор, как и философ, не захочет «редуцировать сознание»; в лучшем случае, одна теория о содержании сознательного опыта может быть сведена к другой теории. Наши теории относительно явлений изменяются, но явления остаются прежними. Красивая радуга продолжает оставаться такой же красивой и после того, как ее объяснили в терминах электромагнитных волн. Перенять примитивную научную идеологию так же дурно, как и впасть в мистицизм. Более того, большинство людей согласятся, что научный метод – не единственный способ познания.

Но это еще не все. Часто за нашей тревогой относительно редукционистского подхода к сознанию скрывается глубокое невысказанное прозрение. Мы знаем, что наши представления о сознании могут влиять на наше восприятие, влиять на содержание и функциональный профиль субъективного опыта. Они не только создают внутренний фильтр – они также определяют, каким ситуациям мы себя подвергаем и как мы друг с другом обходимся. Кое-кто опасается, что материализм, сорвав по ходу развития науки волшебный ореол с наших представлений о сознании, может оказать нежелательное влияние на общество и культуру. Как я укажу в заключительной главе данной книги, эти люди совершенно правы: это важная сторона развития так называемых Mind Sciences, наук о разуме (которые скоро заменят Life Sciences, науки о жизни). Мы уже знаем, что сознание – как и сама наука – неотъемлемая часть культуры.