Михаил Гаспаров - Избранные статьи

Но что именно Пушкин опускает в тех 58 % подлинника, которые он не включил в свой перевод, и что привносит в те 42 %, которые он счел нужным добавить от себя?

Сравним текст пушкинского стихотворения и текст и перевод лефевровского источника. В пушкинском тексте курсивом выделены слова, добавленные Пушкиным, в лефевровском тексте — слова, опущенные Пушкиным.

Пушкин:1    Чистый лоснится пол; стеклянные чаши блистают;2    Все уж увенчаны гости; иной обоняет, зажмурясь,3    Ладана сладостный дым; другой открывает амфору,4 Запах веселый вина разливая далече; сосуды5    Светлой студеной воды, золотистые хлебы, янтарный6    Мед и сыр молодой — все готово; весь убран цветами7    Жертвенник. Хоры поют. Но в начале трапезы, о други,8    Должно творить возлиянья, вещать благовещие речи,9    Должно бессмертных молить, да сподобят нас чистой душою10   Правду блюсти: ведь оно ж и лете. Теперь мы приступим:11   Каждый в меру свою напивайся. Беда не велика12   В ночь, возвращаясь домой, на раба опираться; но слава13   Гостю, который за чашей беседует мудро и тихо.

Лефевр:1       Déja le sol de la salle est propre, chacun a les mains   bien nettes, les goblets sont rincés; tous les convives ont leurs couronnes                                                                                              sur la tête.3       L’un présente dans une coupe un parfum d’une odeur exquise;   le cratère est là, rempli de la source de la joie.5       Un autre tient le vin tout prêt, et dit qu’il ne le quittera pas sans у faire raison;   c’est un vinndélicat qui parfume par son bouquet tous les pots.7       Au milieu de tout ceci, l’eneens flatte l’odorst par les émissions de sa                                                                                                vapeur naturelle;   il у a de l’eau fraiche d’une saveur agréable et pure;9       des pains d’une couleur dorée sont sous la main; la table riante   est chargée de fromage et de miel pur;11      l’autel qui est au milieu même de la salle, est paré de fleurs de tous côtés.   La musique et les chants retentissent dans toute la maison;13      mais il faut que des gens sages commencent par célébrer les louangés                                                                                                  de la divinité,   et ne fassent entendre alors que les paroles saintes et de bon augere.15      Il doivent demander, en faisant des libations de pouvoir toujours se                                                                           maintenir dans les termes   de la justice; d’ailleurs cela est plus facile que d’être injuste.17      Ce n’est pas un crime que chacun boive autant de vin, qu’il peut en                                                                           prendre, pour s’en retoumer   chez lui sans être accompagne d’un serviteur, lorsqu’il n’est pas trop agé;19      mais louons l’homme qui en buvant communique des choses   dignes d’être retenues, et celui qui fait sentir le prix de la vertu.21      Laissons-la ces combats des Titans et des Géants,   de même que ces rixes sanguinaires des anciens Centaures,23      autres inepties, dont on ne tire aucun avantage;   mais usons toujours de cette prévoyance dont les suites sont si heureuses.

Перевод:1         Вот уже чист пол горницы, руки у всех    вымыты, кубки выполосканы; у всех застольников венки на голове.3         Один протягивает в чаше благоуханный аромат;    здесь и кратер, наполненный из источника веселья.5         Другой держит готовое вино и говорит, что не оставит его                                                                                                   беспричинно:    это вино изысканное, запахом своим напояющее все сосуды.7         Посреди этого ладан ласкает обоняние, испуская свои природные пары;    есть и свежая вода, приятная и чистая на вкус;9         хлебы золотистого цвета под рукой; роскошный стол    гнется под сыром и чистым медом;11       По самой середине горницы алтарь убран цветами со всех сторон,    Музыка и песни оглашают весь дом;13       Но вначале мудрым мужам подобает вознести хвалы божеству,    чтобы слышны были только благовещие и святые слова.15       Они должны, творя возлияния, молить сил всегда держаться                                                                                   в пределах правды;    это и вообще легче, чем быть неправедным.17       Не грех, чтобы каждый пил вина, сколько может, чтобы только                                                                                              вернуться    домой без сопровождающего служителя, если не слишком стар;19       но слава тому, кто и за выпивкой рассказывает о том,    что стоит запомнить, кто дает почувствовать достоинство добродетели.21       Оставим эти побоища титанов и гигантов    и кровавые раздоры старинных кентавров,23       и прочий вздор, от которого никакого проку,    а будем всегда верны той зоркости мысли, от которой потом бывает                                                                                                     так хорошо.

Сперва рассмотрим вторую, дидактическую половину стихотворения. Она Пушкиным, во-первых, урезана, а во-вторых, вывернута наизнанку, как сказано выше. Ксенофан был одним из первых греческих философов, делом его жизни была борьба за разум против мифа[71]. Поэтому смысл его элегии: вот пир, но будем и на пиру блюсти разум — развлекаться не мифическими сказками, а душеполезными разговорами; и будем блюсти меру — пить столько, чтобы вернуться каждому без помощи раба. Первую из этих программ Пушкин урезает: снимает противопоставление мифам о титанах, гигантах и кентаврах. Почему? Потому, что идеализирующему взгляду человека нового времени эти мифы не кажутся предосудительными, а представляются необходимой и милой принадлежностью всякой античности. Поэтому положительные требования Ксенофана сводятся у Пушкина к самой суммарной и неопределенной формулировке: «слава гостю, который за чашей беседует мудро и тихо». Вторую же из этих программ, о мере в питье, Пушкин выворачивает наизнанку: Ксенофан пишет, что нельзя пить столько, чтобы одному не дойти до дому, а Пушкин пишет, что можно, — для пушкинского пира степень дозволенного опьянения на градус выше, чем для ксенофановского. Почему? Потому, что для человека нового времени и пьянство в древнем греке не кажется предосудительным, а воспринимается как нечто естественное и милое: то чувство меры, которое Ксенофан призывал воспитывать в себе, издали кажется в древних греках завидно-врожденным и не требующим воспитания. Праздник духа и праздник тела — эти два аспекта античного быта для Ксенофана находились в конфликте, а для его новоевропейских читателей — нет.

Впрочем, можно сказать, что отголосок этого конфликта у Пушкина сохраняется, но перемещается из идейного плана в стилистический. Пушкин сперва дает программу праздника духа в подчеркнуто высоком стиле («в начале трапезы, о други, должно творить возлиянья, вещать благовещие речи… да сподобят нас чистой душой правду блюсти…» — этого дополнительного упоминания о чистой душе не было у Ксенофана), а тотчас за этим — программу праздника тела в подчеркнуто сниженном стиле («каждый в меру свою напивайся. Беда не велика…»); перелом между ними — уже отмечавшиеся серединные слова «ведь оно ж и легче». Преломление этих двух планов — стилистическая кульминация стихотворения, здесь создается напряжение, и оно разрешается в последней фразе, «слава гостю, который за чашей…», где после крайностей высокого и низкого стиля восстанавливается тот нейтральный стиль, с которого и начиналось стихотворение. Таким образом, смысл пушкинской переработки второй половины стихотворения состоит в том, что античности приписывается такое врожденное обладание разумностью и чувством меры, которое облагораживает любые стороны ее жизни. Усилий для этого не нужно.