Пост-оптимальный социум. На пути к интеллектуальной революции - Аркадий Юрьевич Недель

отсталости Латинской Америки в том, что в XX веке она не пережила опустошительных войн, как Европа, которые «переформатировали» европейские государства в индустриальные державы. Такая точка зрения – экстремальное гегельянство, вероятно, неизбежное при его «мир-системном» подходе.

Латиноамериканские страны, в первую очередь Аргентина, Бразилия, Чили, Мексика, с начала 1930-х и до середины 1970-х гг. находились внутри «государствоцентричной матрицы», как ее назвал Марчелло Кавароцци. Что-то вроде южнокорейского чучхесон (주체성), введенного в политический язык при Паке Чжон Хи (в сочинении «Путь нашей нации: идеология социальной реконструкции», 1962), пришедшим к власти военным переворотом в 1961 году. Этический смысл чучхесон заимствован из средневекового конфуцианства, на котором был воспитан сам Пак: вера в собственные силы, независимость, разумный национализм. Государство – семья, правитель – отец (не «народов», а только одного своего народа). Словом, национальная демократия под государственным присмотром. «Чтобы распустились цветы демократии, необходимо развивать силы государства» и т. п. Концептуальным обеспечением чучхесон, «великой национальной консолидацией», занималось много ученых, среди которых Хан Сын Чжо, который придумал своего рода «трехглавого дракона»: демократия западная, восточная и переходная, наподобие корейской и (позже) латиноамериканской.

Во многих современных исследованиях, которые мне попадались, Перон выглядит как «умеренный фашист», смягченный вариант Муссолини, что совершенно неверно. Перонизм, если одним словом, был амальгамой между правым и левым политическим радикализмом, схожей в основных чертах с теорией самгюн или «трех равенств», разработанной в самом начале 1930-х гг. корейским политиком и теоретиком Джо Со Ангом. Самгюн – это равенство между индивидами, этносами и нациями. Усилия Джо были направлены и на приведение правых и левых к общему идеологическому знаменателю, необходимость которого он аргументировал интересами нации[19].

Речи Тимошенко, если вернуться к ней, сделаны по модели ее аргентинской предшественницы, и они, наверное, могли бы иметь большее воздействие на майдан, как и принести больший политический успех самой Тимошенко, если бы, как ни парадоксально, в них было меньше самостоятельности.

И.В-Г. Тогда естественный вопрос: как Вы видите ситуацию на Украине сейчас?

А.Н. Как в известном анекдоте, я начну издалека. В середине 1970-х гг. прошлого века политолог Кеннет Уолтц предлагает теорию неореализма в международных отношениях, задача которой была откорректировать ошибки реализма, идущие еще от Гоббса, но на деле Уолтц спорил с Гансом Моргентау. В плане политической антропологии фундаментальная идея Моргентау, возникшая, я думаю, не без влияния Ницше и Кенэ[20], заключается в следующем: человек несовершенное существо, его изначальная, природная направленность на сотворение добра не является аксиомой, и поэтому все попытки построить общество социальной справедливости, установить общественное благо связаны с рисками. Чтобы их уменьшить, человеческий фактор, то есть сам источник риска, должен быть включен в разрабатываемую политическую модель. В плане международных отношений Моргентау рассматривал национальное государство как единственный субъект международных отношений, и этот субъект должен иметь достаточно мощи, чтобы быть способным себя защищать.

Отсюда и идея баланса силы. Свою теорию Моргентау разработал после Второй мировой войны (в 1948-ом, если не ошибаюсь, вышла его книга «Политика среди наций»), и эта теория не могла не быть по существу не «искусством войны», как у Сун Цзы, а искусством не-войны. Эта «не-война» приобрела в конечном счете форму Холодной войны.

Уолтц, участвовавший во Второй мировой и корейской войнах, был ученым другого поколения, интеллектуально сформировавшегося внутри доктрины Трумэна, которая сместила акцент с человеческого фактора на системный. Если Моргентау в качестве естественного аргумента берет человека с его рисками, то Уолтц естественным в международных отношениях считает анархию, которая и приводит к войнам. Анархию, однако, следует понимать не как всеобщий хаос, а как отсутствие механизма над– или межгосударственного правления, иначе говоря, отсутствие абсолютного суверена в смысле Кенэ или мирового правительства, которое могло бы решать интернациональные конфликты. Из чего Уолтц делает следующий вывод: не столько отдельные люди, психологические индивидуумы, сколько системные блоки типа национальных государств и их борьба за жизнь, о чем еще писал шведский политолог Рудольф Челлен[21], влияют на современную политику. Неореализм, расширяя таким образом политического субъекта, суживает сферу политического. Чтобы быть успешным, то есть предугадывать и контролировать действия противника, необходимо создавать условия для его ошибок. Примеры тому можно найти в карточных играх, например, в покере, когда партнера заставляют играть против себя.

В политике это означает создание таких правил игры, включая само описание этих правил, которые выгодны для одного системного блока и невыгодны для остальных. Так была выиграна холодная война, в последней своей фазе ставшая практикумом «доктрины Рейгана»; так бывший президент Дмитрий Медведев не воспользовался правом вето, в результате чего была принята резолюция ООН № 1973, позволившая бомбардировки Ливии в 2011 году. Результат: Россия де факто потеряла Ливию как партнера.

Сегодняшний неореализм обновлен словосочетанием «баланс угрозы», придуманным гарвардским принцем от политологии Стивеном Уолтом[22]. Уолт любит свою страну, при этом сильно недолюбливает как ее друзей, так и ее соперников. Он критиковал президента Обаму за слишком, с его точки зрения, мягкое отношение к Израилю и к его политике поселений, читай: отношению к палестинцам. Что касается России, то это страна производства опасностей, и война на Украине тому свидетельство. Смотрите, опять же баталии на языковом уровне: «баланс угрозы» Уолтца, сегодня способ заставить противника ошибаться – ремейк эмпирически ошибочной теории Сэмюэла Хантингтона о столкновении цивилизаций, – применяется повсюду. Многие, кстати, почему-то забывают, что изначальная идея «столкновения цивилизаций» принадлежит английскому историку Бернарду Льюису, который употребил этот термин, описывая «дело Рушди», приговоренного Хомейни к смерти за публикацию «Сатанинских стихов».

При помощи «баланса угрозы» Ала Абд-Алазиз, например, объясняет НАТО, что нужно делать на Ближнем Востоке[23], Андреас Бок – на Украине[24] и т. п. Кстати, эмпирическая ложность той или иной идеи в политике не имеет никакого значения, если благодаря этой идее противник совершает ошибку. Важно помнить, что политическое означающее может указывать на любой референт, в этом смысле оно достигает максимальной абстракции. Вспомните, как бывший президент Ирана Махмуд Ахмадинежад называл США «большим дьяволом, источником зла»; Америка включила Иран Ахмадинежада в «ось зла», сменившую «арку нестабильности», придуманную Збигневым Бжезинским, размеры которой всегда оставались неясными.

Всем сказанным, возвращаясь к Вашему вопросу, я хотел подчеркнуть следующее: то, что происходит на Украине сейчас – это в первую очередь война теорий и война за теорию. Самостоятельность Украины, нефть, газ и проч. – вторичные эффекты, сопровождающие теоретическую войну. «Доктрину Трумэна», ставшую позже «доктриной Рейгана», никто не отменял. Она работала в Никарагуа, Сальвадоре, Анголе, Афганистане и прочих странах. Доктринально между Никарагуа 1980-х и нынешней Украиной нет разницы, но самое