Бенедикт Сарнов - По следам знакомых героев

— Ну, это как раз понятно, — улыбнулся Холмс. — Здесь ведь нет ни Фамусова, ни Софьи, ни Хлестовой… Он здесь в компании сверстников, таких же молодых людей, как он сам. Лебезить особенно не перед кем. Вот он и держится не так, как обычно. Не вполне по-молчалински. Улыбается, острит… Совсем как Онегин в свои былые годы, «двойной лорнет скосясь наводит на ложи незнакомых дам».

— В самом деле, — не переставая удивляться, отметил Уотсон. — Вот он как раз навел его на ту ложу, где сидит Татьяна.

— Прекрасно! — отозвался Холмс. — Это нам с вами очень кстати. Давайте-ка послушаем, как они с Загорецким будут судачить на ее счет.

Войдя в ложу, где сидели Молчалин и Загорецкий, Холмс с Уотсоном скромно пристроились на креслах, расположенных за их спинами. Молчалин же и Загорецкий, нимало не смущаясь присутствием посторонних людей, довольно громко перемывали косточки бедной Татьяне.

Первую скрипку в этом диалоге двух сплетников играл Загорецкий. Молчалин же сперва только подыгрывал:

— Кто это с правой стороныВ четвертой ложе?     — Незнакомка.— Вы оценить ее должны.Обычно судите вы тонкоИ очень метко.     — Недурна.— По мне, так несколько бледна.Вы не находите?

Молчалин тотчас согласился:

     — Конечно.

Загорецкий продолжал:

— И сложена не безупречно.Но отчего умолкли вы?Зачем так скоро замолчали?Ужель боитесь суетной молвы?Молю вас, продолжайте дале.Я мненье ваше знать хочу.— Уж лучше я, пожалуй, промолчу…А впрочем, для чего таиться?Извольте, так и быть, я правду вам скажу:Унылые вот эдакие лицаОтвратными я нахожу.По мне уж лучше уксус и горчица…Вы правы: словно смерть она бледна,Как ночь безлунная печальна,И, верно уж, как льдышка холодна…

Загорецкий вставил:

— К тому же так провинциальна.

Молчалин подхватил, все более входя в роль:

— Банальна и ненатуральна!Пряма как палка, словно жердь худа.В ней женственности нету и следа!Да и одета как-то странно, —Претенциозно и жеманно…К тому ж…

Загорецкий прервал его, насмешливо улыбаясь:

— Довольно, друг мой. Тсс! Молчок!Я и не знал, что вы так с Чацким стали схожи.Одно могу сказать: избави божеПопасться к вам на язычок!

Холмс незаметно нажал кнопку дистанционного управления, и в тот же миг они с Уотсоном очутились в своей квартире на Бейкер-стрит.

— Ну и подлец! — негодующе произнес Уотсон.

— Вы о ком? — невинно осведомился Холмс.

— Разумеется, о Загорецком!.. Нет, каков негодяй! Сам же спровоцировал Молчалина на этот разговор, а потом сам же и выговаривать ему начал!

— Как это — спровоцировал?

— Неужто вы ничего не поняли? — кипятился Уотсон. — Да ведь если бы Загорецкий не стал его подначивать, Молчалин, быть может, совсем по-иному бы о Татьяне отозвался!

— Вы, стало быть, полагаете, что он был не вполне искренен?

— Что с вами, Холмс! — возмутился Уотсон. — «Не вполне искренен». Такого простодушия от вас я, признаться, не ожидал. Да ведь это все было сплошное лицемерие! И разве можно верить Молчалину? Если вы хотели узнать, какое впечатление Татьяна на самом деле произвела на светское общество Москвы, вам надо было кого-нибудь другого послушать. Кого угодно, только не Молчалина!

— Ну нет! — возразил Холмс. — Как раз в данном случае у меня нет оснований сожалеть, что я остановил свой выбор именно на Молчалине. То, что он сейчас говорил о Татьяне, в общем-то, довольно точно совпадает с тем, что сказано по этому поводу у Пушкина.

— Не может быть! — возмутился Уотсон.

— Представьте себе… Позвольте, я напомню вам соответствующие пушкинские строки.

Взяв со стола томик «Евгения Онегина», Холмс быстро отыскал нужное место:

«Ее находят что-то странной,Провинциальной и жеманной,И что-то бледной и худой,А впрочем очень недурной».

— Это сказано о барышнях, московских сверстницах Татьяны. А вот что Пушкин говорит о том, как реагировали на ее появление в свете московские франты, представители так называемой золотой молодежи.

Перелистнув страницу, он прочел:

«Архивны юноши толпоюНа Таню чопорно глядят,И про нее между собоюНеблагосклонно говорят».

— Стало быть, сперва Татьяна не произвела на них благоприятного впечатления? — сказал Уотсон.

— Во всяком случае, она не показалась им особенно привлекательной.

— Так, может быть, как раз в этом и состоит ошибка Пушкина? — обрадовался Уотсон. — Может быть, если бы она сразу поразила их своей красотой…

— Вы полагаете, что в этом случае ее последующее появление в облике знатной дамы выглядело бы более правдоподобно? — осведомился Холмс.

— Ну конечно! — с присущей ему пылкостью отозвался Уотсон.

— Что ж, это мы с вами легко можем проверить, — сказал Холмс.

— Заложив в машину другую программу?

— Зачем? — пожал плечами Холмс. — Просто вернемся снова туда же и сами расспросим Молчалина. Поскольку вы высказали предположение, что его суждения о Татьяне были спровоцированы Загорецким, на этот раз мы постараемся побеседовать с ним без лишних свидетелей. Так сказать, тет-а-тет.

И вот они снова в той же ложе. На сей раз здесь один Молчалин: Загорецкий куда-то пропал.

— Здравствуйте, любезнейший Алексей Степанович, — обратился к Молчалину Холмс. — Помнится, мы с вами как-то уже встречались. Быть может, эта мимолетная встреча и не отложилась в вашей памяти…

Молчалин возмутился:

— Как можно-с! Вас забыть? Готов я по пятамИз вас за каждым следовать — за тем иль этим.Ведь сплошь и рядом так случается, что тамМы покровительство находим, где не метим.

— Ну на наше-то покровительство вам рассчитывать не приходится, — пробурчал сквозь зубы Уотсон.

— Прошу вас, Уотсон, — шепнул другу Холмс, — не показывайте ему своей неприязни. Иначе из нашей затеи ничего не выйдет.

Сделав это предостережение, он любезно обратился к Молчали ну:

— Нам хотелось бы, дорогой Алексей Степанович, чтобы вы высказали свое откровенное и нелицеприятное мнение о юной девице, сидящей в четвертой ложе справа. Прямо напротив вас.

Молчалин отвечал на этот вопрос по-молчалински:

— Ах, что вы! Мне не должно сметьСвое суждение иметь.

— Полноте, Алексей Степанович, — усмехнулся Холмс. — Мы прекрасно знаем, что в иных случаях вы очень даже позволяете себе иметь свои собственные суждения. И разбитную горничную Лизу решительно предпочитаете чопорной и благовоспитанной Софье.

От этого разоблачения Молчалин пришел в ужас:

— Тсс! Умоляю, сударь, тише!Коль Загорецкий вас услышит,Вмиг по гостиным разнесет.Ничто меня тогда уж не спасет!

— Не бойтесь, он не услышит, — успокоил его Холмс. — Я принял на этот счет свои меры. А мы вас не выдадим. Разумеется, при условии, что вы будете с нами вполне откровенны. Итак? Как показалась вам эта милая барышня?

Успокоенный обещанием Холмса не выдавать его, Молчалин оставил свой подобострастный тон и заговорил более свободно:

— Откроюсь вам: едва ее заметил,Едва лишь взор ее невольно взглядом встретил,Как что-то дрогнуло тотчас в душе моей.

Уотсон не выдержал:

— Вы говорите правду?

— Ей-же-ей!А для чего, скажите мне таиться?Как на духу, всю правду вам скажу.Такие томные, задумчивые лицаПрелестными я нахожу.Заметьте, как тонка она!Как упоительно печальна!— Быть может, чересчур бледна?— Ах, нет! Напротив: идеальна!И держится так натурально!А лик ее пленительный исторгИз сердца моего столь пламенный восторг,Что я элегией едва не разразился…

Холмс удивился:

— Вот как? Я и не знал, что вы поэт.— Свои законы нам диктует свет.Пришлось, и рифмовать я научился.— Таланты ваши делают вам честь.Но коль уж речь зашла о мненье света,Вас не страшит, что ваш восторг сочтут за лесть?— Ах, злые языки страшнее пистолета!Идти противу всех опасно и грешно.Нет, сударь, коль уж я ее восславил,Коль свой лорнет на ложу к ней направил,Так значит, я со светом заодно!

— Ну, Уотсон? Что вы скажете теперь? — спросил Холмс, как только они остались одни. — Такой вариант вам больше по душе?