Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

самых разных сферах – от генной инженерии до бытовой электроники – произошли настоящие революции. Ключевым свойством технического прогресса является его непредсказуемость. Едва ли найдутся исторические факты, свидетельствующие о том, что созданию новых технических возможностей – в противоположность их эксплуатации – может грозить снижение отдачи, усталость, старость или истощение. Я не утверждаю, что такого истощения никогда не произойдет, а хочу лишь сказать, что исторические факты не подсказывают нам, почему или каким образом это может случиться.

Тем не менее если этот поиск причин технического прогресса дает нам какой-то урок, то он состоит в том, что технический прогресс не происходит сам по себе. Если экстраполировать закон Кардуэлла в будущее, то мы получим, что ни одно общество не сможет вечно сохранять техническое лидерство. Возможно, вопреки тому, что говорит экономическая логика, большинство обществ не выказывало большой склонности к применению новых идей в производстве. Как подчеркивал Шумпетер, враг технического прогресса – не отсутствие новых полезных идей, а социальные силы, по той или иной причине стремящиеся сохранить статус-кво. Эти силы представляют различные интересы и принимают самые разные формы: лобби защитников окружающей среды, профсоюзы, гигантские корпорации на глиняных ногах, профессиональные ассоциации, реакционные или некомпетентные бюрократические аппараты – все они тем или иным образом могут оказывать противодействие тем неустанным и агрессивным рывкам вперед, которые были характерны для XIX и XX в.

Энергия западного мира может истощиться намного раньше, чем у него исчерпаются идеи. В конце концов, все мы живем в исключительной ситуации. Технологически креативные общества редко встречаются в истории. Наша эпоха уникальна: всего лишь за два последних столетия западное общество сумело повысить уровень жизни подавляющей части населения, ранее существовавшей на грани прожиточного минимума. Своими успехами Запад обязан не капитализму, не науке и не таким историческим случайностям, как благоприятные географические условия. Непрерывно изменяющаяся мозаика технологически креативных обществ возникла благодаря политическому и ментальному разнообразию. С момента своего зарождения в монастырях, на омытых дождями полях и в лесах Западной Европы технологическая креативность западного общества опиралась на два краеугольных камня: материалистический прагматизм, основанный на убеждении в возможности и даже в желательности манипуляций над природой ради повышения экономического благосостояния, и непрерывную борьбу между политическими игроками за политическую и экономическую гегемонию. Все это являлось фундаментом для институтов и структур стимулов, без которых был бы невозможен устойчивый технический прогресс. Однако эта структура никогда не будет отличаться прочностью. Ни в одном обществе не существует достаточных условий для технологической креативности. Именно по этой причине важно, чтобы мир сохранял некоторое разнообразие. Если технический прогресс – эфемерное и редкое явление, то увеличение числа обществ, в которых проводится этот эксперимент, и допущение известной конкуренции между ними повышает шансы на продолжение прогресса. Пока одни общества останутся креативными, другим придется следовать за ними.

Вероятно, историография XX в. в конце концов не могла не восстать против идеи о техническом прогрессе как о «прогрессе» – в том смысле, что он улучшает участь людей, живущих в обществах, в которых он происходит. Никогда никуда не денутся, как выразился Поллард, «маловеры и пессимисты»[193]. Их сомнениям можно противопоставить два возражения. Первое состоит просто-напросто в том, что техническое развитие сделало возможным прирост населения без снижения среднего долгосрочного уровня жизни. Как писал Чайлд (Childe [1936], 1965, p. 13–14), «[после 1750 г.] численность населения возрастала так быстро, как этого не случалось никогда с момента саксонского нашествия. С точки зрения биологических стандартов… промышленная революция достигла колоссальных успехов». Она способствовала выживанию и преумножению человечества. Другие сомневаются в том, что повышение дохода на душу населения после 1850 г. действительно пошло людям на пользу. Самый убедительный и красноречивый ответ на эти заявления, какой только может дать историк экономики, сформулировал полвека назад сэр Джон Клапэм – человек, в целом мало склонный к красноречию. Пессимисты, – писал Клапэм (Clapham, [1938], 1965, vol. III, p. 507), – склонны утверждать, что все эти изобретения, не сделав людей [современной индустриальной эпохи] ни умнее, ни счастливее, ни проницательнее по сравнению с жителями прежних эпох, возможно, только испортили их. «Не пристало историку-экономисту говорить о добродетели, мудрости и проницательности. Его место – на более низком уровне товаров и благ. Спускаясь туда, он без колебаний говорит о преимуществах [настоящей] эпохи в сравнении не только с другими эпохами индустриального периода, но и с любыми другими известными ему периодами».

«Более низкий» уровень благ относится не к одному только комфорту. Богатства постиндустриального общества обеспечивают людям более долгую и здоровую жизнь, освобождение от голода, от угрозы младенческой смертности, от бесконечных лишений, которые в доиндустриальном обществе не были уделом лишь самых избранных. Роскошь и излишества, доступные самым богатым членам средневекового общества, бледнеют на фоне питания, удобств и развлечений, доступных среднему жителю в современных западных экономиках.

Разумеется, верно, что технический прогресс не сможет дать людям всего, что им нужно. Некоторые желания и потребности невозможно удовлетворить посредством изобретений. Социальный престиж, политическое влияние и объем личных услуг, оказываемых другими людьми, не удастся моментально повысить с помощью техники. Хирш (Hirsch, 1976) называет подобные блага «позиционными». В той степени, в какой позиционные блага связаны с относительным статусом конкретных индивидов, их предложение является ограниченным, а их распределение фактически представляет собой игру с нулевой суммой. Никакой технический прогресс не сможет увеличить их общего объема. Однако не следует недооценивать возможностей техники к удовлетворению некоторых потребностей, создающих спрос на позиционные блага. На смену слугам могут прийти роботы; потребность в манипулировании другими людьми можно удовлетворить с помощью компьютерных симуляторов. И все же, до тех пор пока амбиции и зависть остаются одной из сторон человеческой натуры, «бесплатных завтраков», создаваемых техническим прогрессом, никогда не хватит для полного удовлетворения наших аппетитов.

Но вернемся к вопросу о техническом прогрессе как к истории успеха. Э. Х. Карр писал, что история – по большому счету рассказ о том, что люди сделали, а не о том, что им не удалось. Для истории техники это верно a fortiori: то, в чем люди не преуспели, просто не отразилось в источниках. В силу самой природы техники мы обычно не жалеем о несделанных изобретениях. Было бы неуместным и странным анахронизмом «обвинять» римлян в том, что те не изобрели лошадиный хомут, а китайцев – в том, что они не изобрели механические часы. И все же, когда средневековая Европа выдвинула эти и аналогичные идеи, а другие общества этого не сделали, начали складываться контуры современной экономической карты мира. Именно из-за того, что происходило в Западной Европе за последнюю тысячу