Пагубная самонадеянность - Фридрих Август фон Хайек

индивида нет возможности усваивать такие культурные традиции, то возникает вопрос – обладает ли он разумом и сознанием.

Если инстинкт древнее обычаев и традиций, то и они древнее мыслительных способностей: обычай и традиция стоят между инстинктом и разумом – по логике, по психологии, по времени. Они не относятся ни к тому, что иногда называют неосознанным, ни к интуиции, ни к рациональному пониманию, хотя основаны на человеческом опыте (в том смысле, что сложились в ходе культурной эволюции, однако не путем обоснованных выводов из определенных фактов или осознания каких-то закономерностей). Мы руководствуемся ими и все же не всегда можем объяснить, почему поступаем так, а не иначе. Усвоенные обычаи и правила постепенно вытесняли врожденные реакции не потому, что человеческий разум признавал превосходство этих обычаев и правил, а потому, что благодаря им развивался расширенный порядок, стоящий выше видения отдельных людей. Постепенно становилось возможным более эффективное сотрудничество, позволяющее группе обеспечивать выживание большего количества людей и вытеснять другие группы, – пусть это и происходило неосознанно.

Механизм культурной эволюции не является дарвинистским

Рассуждения заставляют нас повнимательнее рассмотреть связь между эволюцией и развитием культуры. Это имеет отношение к целому ряду интереснейших вопросов, многие из которых объясняет экономическая наука.

Однако данная тема очень запутанна, и некоторые несуразности следует упомянуть хотя бы для того, чтобы предупредить читателя – мы не намерены повторять их. Социальный дарвинизм, в частности, исходил из предположения, что каждый, кто изучает эволюцию человеческой культуры, должен разделять взгляды Дарвина. Это мнение ошибочно. Я безмерно восхищаюсь Чарльзом Дарвином. Ему первому удалось разработать последовательную (хотя и неполную) теорию эволюции. Он приложил огромные усилия, чтобы наглядно показать эволюцию живых организмов, однако убедил научный мир только в том, что стало общим местом в гуманитарных науках очень давно – по крайней мере, с 1787 года, когда сэр Уильям Джонс обнаружил поразительное сходство греческого языка и латыни с санскритом, сделав вывод, что все «индогерманские языки» происходят от него. Это еще раз говорит о том, что дарвинистская, или биологическая, теория эволюции не является ни первой, ни единственной подобной теорией. Она просто выгодно отличается от других эволюционных учений своей внятностью и наглядностью. Идея биологической эволюции появилась благодаря признанным ранее исследованиям процессов культурного развития, приведших к формированию таких институтов, как язык (упомянутая работа Джонса), право, мораль, рынки и деньги.

Таким образом, главная ошибка современной «социобиологии» заключается, вероятно, в предположении, что язык, мораль, право и тому подобное передаются «генетическими» процессами (которые изучает современная молекулярная биология), а не являются продуктами эволюционного отбора (которые человек усваивает путем подражания). Эта идея ошибочна – как и противоположное ей убеждение, что человек сознательно придумывал тот же язык, мораль и право или деньги и, следовательно, может совершенствовать их по своему желанию. Такие представления больше похожи на суеверия, отвергаемые биологической эволюционной теорией, а именно что любой порядок создан кем-то. И вновь оказывается, что объяснение лежит между инстинктом и разумом.

Дело даже не в том, что в гуманитарных и социальных науках представления об эволюции появились раньше, чем в науках естественных. Я готов утверждать, что свою основную идею Дарвин почерпнул именно в экономической науке. Из записей Дарвина мы узнаём, что он читал Адама Смита как раз в то время, когда в 1838 году формулировал собственную теорию (см. Приложение А)[1]. Как бы там ни было, работе Дарвина предшествовали десятилетия (или даже век) исследований на тему возникновения в процессе эволюции сложнейших спонтанных порядков. Даже такие слова, как «генетический» и «генетика», которые сегодня являются биологическими терминами, были изобретены вовсе не биологами. Насколько мне известно, первым заговорил о генетическом развитии немецкий философ и исследователь истории культуры Гердер. Об этом писали Виланд и Гумбольдт. То есть современная биология заимствовала идею эволюции из исследований культуры более раннего происхождения. Эти факты хорошо известны; тем не менее о них почти всегда забывают.

Конечно, теории эволюции культурной (иногда ее называют психосоциальной, сверхорганической или экзосоматической) и эволюции биологической имеют некоторые важные сходства, однако они не идентичны и часто исходят из совершенно разных предположений. Как справедливо заметил Джулиан Хаксли, культурная эволюция является «процессом, радикально отличающимся от биологической эволюции; у него свои собственные законы, механизмы и проявления, и его нельзя объяснить чисто биологически» (Huxley, 1947). Стоит упомянуть несколько важных различий: во-первых, современная биология исключает наследование приобретенных признаков, а все культурное развитие строится именно на таком наследовании – признаки в форме соблюдения правил, регулирующих взаимоотношения между людьми, являются не врожденными, а усвоенными. Согласно терминологии биологов, культурная эволюция имитирует ламаркизм (Popper, 1972). Более того, культурная эволюция осуществляется путем передачи навыков и информации не только от биологических родителей, но и от огромного числа «предков». Кроме того (мы уже это отмечали), благодаря передаче и распространению ценностей путем обучения культурная эволюция развивается гораздо быстрее, чем биологическая. Наконец, культурная эволюция происходит в основном через групповой отбор; вопрос, происходит ли такой отбор и в биологической эволюции, остается открытым, но ответ на него не влияет на мои выводы (Edelman, 1987; Ghiselin, 1969: 57–9, 132–3; Hardy, 1965: 153 и далее, 206; Mayr, 1970: 114; Medawar, 1983: 134–5; Ruse, 1982: 190–5, 203–6, 235–6).

Боннер ошибался, заявляя (1980: 10), что культура – «такая же биологическая функция организма, как и любая другая, например способность дышать или передвигаться». Называть «биологическими» процессами формирование традиций языка, морали, права, денег и даже разума – значит неверно употреблять термины и неверно понимать теорию… Способности, наследуемые генетическим путем, лишь в общем определяют, чему мы сможем научиться, – но вовсе не то, какие именно традиции будем усваивать. То, чему мы учимся, не является даже продуктом человеческого мозга, а то, что не передается с генами, нельзя считать биологическим свойством.

Несмотря на подобные различия, любая эволюция, культурная или биологическая, представляет собой процесс непрерывной адаптации к случайным событиям и обстоятельствам. Еще и поэтому мы никогда не сможем спрогнозировать последующую эволюцию или управлять ею. Самое большее, эволюционная теория сможет показать, как сложные структуры вырабатывают механизмы корректировки, ведущие к дальнейшему эволюционному развитию; однако предсказать его невозможно – в соответствии с его же природой.

Мы упомянули о некоторых различиях между культурной и биологической эволюцией, однако следует подчеркнуть их важное сходство: в них нет ничего похожего на «законы эволюции» или «незыблемые законы исторического развития», которые определяли бы обязательные этапы или фазы эволюции и позволяли бы предвидеть ее дальнейшее развитие. Культурная эволюция не предопределена ни генетически, ни как-нибудь иначе, и ее