Политические сочинения. Том II. Социальная статика - Герберт Спенсер

пределе; уступив, они опустятся к состояниям, требующим от них меньшего напряжения сил. Все это, между прочим, можно отнести и к судебному устройству. Как бы оно ни было превосходно задумано, но результаты его будут хороши только в той же мере, в какой сам народ хорош. Орудия, которыми оно действует – судьи, присяжные, констебли, тюремщики и т. д. – все это единицы из народа: в среднем уровне они будут иметь те же самые несовершенства, которыми отличается народ; как бы ни было совершенно устройство, которое им придется приводить в исполнение, но недостатки их характера сведут его к среднему нравственному уровню общества.

Обыкновенно не обращают внимания на то, что суд может быть хорош только в той именно степени, в какой люди сделались справедливыми. «Будь только у них суд присяжных!» – говорят некоторые, рассуждая о русских. Но ведь они не могут его иметь. Он не может существовать между ними. Если бы он и был учрежден, то бы не действовал. У них недостает той честности и правдивости, которая необходима для его успеха. Чтобы быть годным, это учреждение точно так же, как и всякое другое, должно быть произведением народных свойств. Не учреждение присяжных производит справедливость, но чувство справедливости порождает учреждение присяжных и создает из него орган, посредством которого оно проявляется: орган этот не может действовать, если нет того чувства, для которого он должен служить проводником. Эти социальные формы, которые нам кажутся такими существенными, имеют вполне второстепенное значение. Что выигрывали римские плебеи от того, что они имели известные преимущества, если патриции могли мешать им пользоваться этими преимуществами, если они могли их даже замучивать до смерти? Какую пользу могли принести некоторые справедливые законы, находившиеся в нашей книге статутов, какую пользу могли принести чиновники, назначенные для исполнения этих законов, если нужно было требовать посредством Великой хартии <вольностей>, чтобы справедливость не продавалась, не откладывалась и чтобы в ней не отказывали? Даже в настоящее время какая польза от того, что люди признаны равными перед законом, если судьями управляют их симпатии к известным классам общества, если они с джентльменом обращаются с меньшей строгостью, чем с ремесленником? Мы жестоко ошибаемся, если полагаем, что мы, по нашему произволу, можем улучшить отношение людей. Сэр Джемс Макинтош говорит о конституциях, что они не делаются, но растут; то же самое можно сказать о всех общественных учреждениях. Неверно, будто однажды люди сказали «да будет закон», и явился закон. Отправление суда было сначала неприменимо, утопично; применимость его увеличивалась только по мере того, как люди делались менее дикими. Старая система решения споров посредством поединка и новая через посредничество государства – существовали рядом во все времена. Мало-помалу одна оттесняла другую, перерастала ее. Только после того, как уже сделано было несколько шагов вперед, гражданская власть была признана всеми за охранителя прав. Феодальный барон со своими замками и своей дружиной сам защищал свои права; он счел бы для себя унижением просить законной помощи. Даже после того, как он признал своего сюзерена высшим посредником, он продолжал защищать свое дело на бранной арене силой своей руки и своего копья. Припомним, что подобные обычаи до сих пор существуют и между лордами, и между работниками; что до сих пор считается позорным для джентльмена прибегать к суду, чтобы уклониться от дуэли; что народ до сих пор имеет свои кулачные бои, которые он старается скрывать от полиции; и мы убедимся, что система суда не может сделаться действительной прежде, чем люди сделаются хорошими. Только после того, как общественная нравственность приобретет силу, гражданская власть может сделаться достаточно могущественной, чтобы выполнять самые простые свои отправления. До этого она не может даже сдерживать бандитов; наперекор ей продолжаются пограничные набеги; на нее нападают в ее собственных укреплениях, подобные примеры случались у нас еще два столетия тому назад, припомним уайтфрайерских воров. При старинных правительствах творившие суд были скорее врагами, чем друзьями общества; законные формы обыкновенно употреблялись для целей притеснения. Дела решались по протекции, за взятки и по интригам, выходившим из передних важных лиц. Судебное учреждение не выносило тяжести своего дела. Ионафан Вильд, судья Джефрис и даже лорд-канцлер Бэкон служат для нас доказательством, что вообще растление, распространенное в народе, делает недействительными отдельные отрасли суда.

Действительность современных и будущих судебных учреждений, конечно, должна определяться теми же самыми влияниями. О наших судебных учреждениях мы можем сказать то, что Эмерсон весьма удачно выразил по отношению ко всяким учреждениям вообще: они приблизительно хороши, насколько свойства людей дозволяют им быть хорошими. Если мы читаем об оранжистских судьях, которые являются скорее притеснителями, чем защитниками; о полисменах, которые действуют на основании тайного уговора, чтобы добиваться осуждений и получать за это повышения; о суде, называвшемся дворцовым судом, где судьи старались решать в пользу просителя для того, чтобы тяжущиеся начинали у них иски, то мы убеждаемся, что и теперь, как и в прежние времена, справедливость в судах страдает от безнравственности века. Несмотря на это, вероятно, что мы созрели для лучших учреждений, чем те, которыми пользуемся. Это доказывается всеобщим неудовольствием, с которым смотрят на современное состояние – настроение это предсказывает перемену. Невероятно, однако же, чтобы изложенный выше порядок отправления суда был осуществим в настоящее же время. Он даже еще не признан в теории, и современное население стоит гораздо ниже того положения, которому свойственны подобные учреждения. Это, однако же, вовсе не основание для того, чтобы не добиваться признания подобных учреждений. То, что было сказано в предыдущей главе о справедливом образе правления, можно применить здесь к справедливой системе суда. Применимость этого учреждения определяется возможность его введения мирным путем.

§ 7. Хотя предыдущие соображения и рассеивают туман политических предрассудков, через который государство и зависящие от него учреждения представляются в таком искаженном виде, однако же они в таком виде возбуждают затруднительный вопрос. Именно тогда, когда дикость и бесчестность людей делает справедливый суд наиболее необходимым, он невозможен: его удобоприменимость увеличивается только по мере развития в людях чувства справедливости. Когда правдивость сделается всеобщим свойством и дозволит судебным учреждениям достигнуть совершенства, тогда учреждения эти, очевидно, должны оказаться излишними. После этого остается спросить: возможно ли вообще для государства отправление правосудия? Может ли оно обеспечить для народа пользование своими правами в бо́льших размерах, чем это возможно было бы для него без государственной помощи? Не следует ли нам прийти к такому заключению, что оно отнимает у людей столько же свободы в одном направлении, сколько дает им в другом? Не есть ли это мертвый механизм,