Рычаг богатства. Технологическая креативность и экономический прогресс - Джоэль Мокир

китайская наука и техника во многих отношениях превосходили науку и технику Запада. Китайцы никогда не стеснялись использовать свои изобретения, получая точно такие же «бесплатные завтраки», к которым Запад приучился в Средние века. Даже после 1400 г. мы почти не встречаем фактов, которые бы указывали на нежелание китайцев манипулировать окружающей средой. В XVIII веке в Китае происходили крупномасштабная вырубка лесов и колонизация южных лесистых регионов, вызвавшие эрозию почвы и причинившие окружающей среде ущерб, обычно ассоциирующийся с промышленностью и стремительным развитием. Самая грубая ошибка, какую только можно сделать в этой связи, – пытаться объяснить историю Китая, представляя его себе застывшим обществом. В первую очередь мы должны ответить не почему Китай отличался от Европы, а почему Китай в 1800 г. отличался от Китая в 1300 г.

Имея две крайние точки зрения (согласно первой, отсталость китайской техники объяснялась неприязнью к манипулированию природой и ее эксплуатации; по мнению сторонников второй, Китай и Запад ничем не отличались друг от друга), мы можем выбрать промежуточный компромиссный вариант. Различие между китайской и европейской цивилизациями было вопросом степени, усилившись после 1400 г., когда отношение Европы к материальному миру стало приобретать все более утилитарный характер. Обе цивилизации верили в право эксплуатировать природу для удовлетворения материальных потребностей людей и улучшения людской участи в той мере, в какой это возможно. Однако в истории техники мы видим не только использование имевшихся возможностей, но и их создание. В этом отношении агрессивность Запада и его вера в неограниченный и неконтролируемый прогресс существенно отличались от более умеренных восточных взглядов. Нидхэм (Needham, 1975, p. 38) одобрительно цитирует эссе Линна Уайта «Исторические корни нашего экологического кризиса» (перепечатано в: White, 1968), в котором тот однозначно возлагает ответственность за экологический кризис на западную религию. Китайцам не была свойственна вера в личность Бога, одобрительно взирающего на безжалостную эксплуатацию естественных ресурсов. Напротив, китайская (в первую очередь даосская) натуральная философия старалась найти равновесие между человечеством и его физическим окружением. В Китае не взяло верх ни подчинение человека непреодолимым силам природы, ни его безусловное господство над природой в соответствии с западным антропоцентрическим мировоззрением. Идеалом считалось стабильное состояние с преобладанием гармоничных отношений сотрудничества между природой и людьми. «Ключевым словом неизменно является „гармония“, – пишет Нидхэм (Needham, 1975, p. 35–37), – чтобы использовать природу, требовалось идти с ней в ногу… всю историю Китая пронизывает осознание того, что человек является частью намного более великого организма».

Даже выраженная в такой скорректированной форме, не столь радикальной, как точка зрения Фэн Ю Лана, роль натуральной философии в истории техники подвергалась сомнению[128]. Может быть, дело в том, что около 1400 г. отношение китайцев к природе постепенно начало изменяться. Некоторые исследователи полагают, что распространение «стерильной традиционалистской версии неоконфуцианства» могло привести к тому, что на смену энергии, свойственной эпохам Тан и Сун, пришли интроспективная культура и политическая летаргия, отразившиеся во многих сферах науки и техники (Ronan and Needham, 1986, p. 147; Gille, 1978, p. 466–467). Видным представителем этой школы был Ван Ян Мин, философ XVI в., учивший, что природа – это всего лишь слепок с человеческого разума и что за пределами разума нет никаких принципов или законов. Если бы подобная теория получила широкое признание, она могла бы объяснить упадок китайской науки, хотя Ван Ян Мин также учил, что знания, не применяемые на практике, бессмысленны (Harrison, 1972, p. 336). В любом случае метафизический идеализм никогда не доминировал в китайском мышлении и вряд ли способен объяснить замедление технического развития в Китае после окончания Средних веков.

Интересное различие между китайским и западным образом мысли связано с логикой. В отличие от Запада, в Китае так и не была создана система формальной логики. Несмотря на свои достижения в алгебре, китайцы явно не интересовались строгими логическими структурами типа «это либо А, либо не А». Наоборот, их привлекало то, что мы сегодня называем «нечеткой логикой» – сравнительно недавно появившаяся область математики, в которой допустимы такие понятия, как «возможно» и «нечто». Нидхэм (Needham, 1975, p. 31–33) упорно утверждает, что эта особенность китайского мышления никак не сказалась на развитии науки, и вслед за Фрэнсисом Бэконом считает, что «логика бесполезна для научного прогресса». Однако очевидно, что Бэкон не хотел бы, чтобы его помнили за такие заявления. С его отрицанием математики как инструмента научного познания не были согласны Галилей, Декарт, Ньютон, Лейбниц и почти все прочие ведущие ученые его времени[129]. В аналогичном ключе Хартуэлл (Hartwell, 1971) полагает, что китайская логика основывалась на исторических аналогиях, а не на западном гипотетико-дедуктивном методе. Он признает, что выводы на основе аналогий и индукции могут вести к успешным инженерным открытиям, однако трансформация современного мира с помощью индуктивных методов заняла бы «несколько тысячелетий» вместо «трех или четырех веков» (Hartwell, 1971, p. 722–723).

Вопрос не в том, сказалось ли однобокое развитие китайской математики на состоянии современной науки, а в том, не имело ли оно заметных отрицательных последствий для техники. Хотя мы видели, что в XVII в. западные инженеры начали использовать математику в профессиональных целях, представляется преувеличением приписывать ей всю разницу между историческими путями развития западной и восточной техники. Поэтому вопрос, поставленный Фэн Ю Ланом, вдвойне некорректен с точки зрения нашей задачи: в Китае была наука, но та со временем «увязла в замшелом традиционализме» (Gille, 1978, p. 467). Кроме того, Китай столетиями лидировал в технологиях, но после 1400 г. уступил первенство Западу. Однако связь между техникой и наукой носит намного более тонкий характер, чем, вероятно, считали прежние исследователи. Возможно, Нидхэм и прочие авторы, писавшие о Китае, преувеличивали влияние, оказывавшееся западной наукой на западную технику до середины XIX в. Вывод о том, что Запад обладал современной наукой, а потому имел и преимущество в технике, ни на чем не основан. Мы просто не знаем, какой логикой пользовались безымянные люди, участвовавшие в развитии техники за сотни лет до промышленной революции. Корреляция между научными и техническими достижениями не означает наличия причинно-следственной связи. Те же факторы, которые обеспечили подъем науки на Западе, были ответственны и за его технический прогресс. Вопрос Фэн Ю Лана должен был заключаться в том, почему Китай утратил свое лидерство в науке, а не в том, почему в Китае вообще не было науки. И все же ответ на этот вопрос, важный сам по себе, не обязательно должен совпадать с ответом на вопрос, который интересует нас в первую очередь – почему Китай утратил свое лидерство в технике.

Таким образом, заявления о том, что