Михаил Ремизов - Русские и государство. Национальная идея до и после «крымской весны»

Ознакомительный фрагмент

Примерно такой аргумент звучит в статье Владимира Путина о национальном вопросе[6], где русский народ признается «скрепляющей тканью», «стержнем» и даже «государствообразующим» народом «по факту существования России». С другой стороны, в той же статье раздраженно отвергаются «насквозь фальшивые разговоры о праве русских на самоопределение» и «попытки проповедовать идеи построения русского «национального»… государства».

На чем основан этот необычный софизм: народ признается государствообразующим «по факту, но не по праву» (хотя, казалось бы, право, даже фактически реализованное, должно оставаться правом)?

В подтексте очевидно нежелание придать признанному факту правовой характер (например, зафиксировать его в конституции в той или иной форме). Но, если вдуматься, проблема куда глубже, чем вопрос о правовом признании или непризнании «государствообразующего» статуса русских. Ведь термин «государствообразующий» говорит об отношении народа к государству, но не государства – к народу. Парадоксальная формула самоопределения «по факту, но не по праву», звучащая в статье, довольно точно отражает сложившуюся асимметрию отношений между Российской Федерацией и ее «государствообразующим народом», который обеспечивает само существование и устойчивость этого государства – но не определяет его целевую функцию.

В этой асимметрии коренятся многие из проблем, о которых шла речь выше, включая и особенности миграционной политики, стимулирующей замещение населения, и правила предоставления гражданства, безразличные к положению русских как разделенного народа, и карт-бланш региональным этнократиям внутри страны. Изъян в данном случае не только и не столько в низком качестве работы государственных институтов, сколько в самой их целевой настройке.

Как уже отмечалось, в программных документах, определяющих национальную политику государства какие-либо ориентиры, связанные с национальным развитием русского народа, с теми системными характеристиками, от которых зависит само сохранение этой общности в мировой истории, – полностью отсутствуют. У нашей наднациональной бюрократии сегодня нет языка и инструментария для того, чтобы хотя бы обозначить, сформулировать такие ориентиры в государственной плоскости.

Справедливости ради нужно сказать, что и самому русскому народу пока привычнее держать государство на плечах, подобно бессловесному Атланту, периодически размышляя о том, не лучше ли «сбросить бремя», чем использовать его в качестве инструмента своего выживания и развития. В целом та истина, что государство – это инструмент и в силу этого его удобнее держать в руках, а не на плечах, – пока не прижилась в нашей национальной политической культуре. Принять ее для нас столь же непривычно, сколь необходимо. Быть может, это и есть та малость, которой государству не хватает для того, чтобы быть национальным, а нам – для того, чтобы считать его пусть тысячу раз несовершенным, но безусловно своим.

Право на идентичность[7]

«Церковь отделена от государства, но не отделена от общества» – таково традиционное возражение «политических православных» сторонникам жесткого секуляризма. Примерно то же можно сказать о русской идентичности. Российская Федерация не видит и не признает русских в качестве титульной нации. Это прискорбно, но это не значит, что русские интересы (ведь русские как этносоциальная общность вправе иметь какие-то свои, признаваемые и отстаиваемые интересы?) не могут иметь общественного представительства. Казалось бы – могут и должны. Однако вообразить общественную структуру, которая «в параллель» государству, а в чем-то и вопреки ему на легитимной (пусть даже не исключительной) основе «представительствует» интересы крупнейшего народа страны, – не так просто. Она будет либо пустой, не отвечающей своей миссии, либо «недопустимо» влиятельной. По меньшей мере, такой структуре потребовалась бы серьезная точка опоры в нашем отцентрованном вокруг Кремля пространстве. По факту такой структуры на сегодня не существует, но существует организация с неплохим набором стартовых условий для выполнения этой роли. Другое дело, что «старт» немного затянулся…

Всемирный русский народный собор (ВРНС) существует с 1993 года. Но концепция организации до сей поры остается двойственной. Что это – просто официозный форум патриотической направленности или форма общественного представительства интересов крупнейшего народа России? То есть нечто аналогичное Всемирному конгрессу татар, Всемирному курултаю башкир, Всемирному чеченскому конгрессу, только в варианте для русских.

Последний вариант, логично вытекающий из самого названия Собора, пока остается сугубо гипотетическим. Тем не менее именно с ним связана возможность обретения организацией своей уникальной миссии в российской общественной жизни. Признаком поворота к этой миссии стало выступление патриарха на открытии XVII Собора 31 октября 2013 года, в котором он сделал, кажется, не очень услышанное, но важное заявление: «Собор является достаточно зрелой и влиятельной организацией для того, чтобы представлять русский народ на площадках межнациональных дискуссий»[8]. «Представлять русский народ» (пусть даже лишь «на площадках дискуссий») – это в любом случае серьезная заявка. Тем интереснее, что она была дополнительно подтверждена и в новейших программных документах – выступлении патриарха Кирилла 11 ноября 2014 года, Декларации русской идентичности и Соборном слове, принятых на XVIII Соборе.

В них можно обнаружить несколько тем, дающих новое и, на мой взгляд, верное звучание «русскому вопросу» в российской общественно-политической жизни. В их числе:

● признание того, что табуирование русской идентичности из соображений государственного единства «многонациональной России» является прямым и верным путем к разрушению этого единства;

● возвращение к широкому понятию «русскости» (по культуре, языку, исторической лояльности) в противовес пониманию национальности как «состава крови»;

● утверждение безусловного права русских на сохранение и развитие своей этнонациональной идентичности;

● постановка вопроса о формах цивилизованного публичного лоббирования интересов русских как этнокультурной общности.

Технологии дерусификации

Блокирование русского национального самосознания достигается двумя основными путями: угрозами и лестью.

Угрозы сводятся к тому, что национальное самоутверждение русских оттолкнет представителей других народов и подорвет их лояльность России. А лесть звучит примерно так: русские – такой великий народ, что ему не к лицу эгоизм; к этому народу принадлежит абсолютное большинство населения страны, в том числе и глава государства, его язык является государственным, поэтому как-то специально беспокоиться о его правах и интересах нет никаких оснований, они будут реализованы просто «по факту существования России» (как говорится в уже упоминавшейся статье Владимира Путина по национальному вопросу).

Второй род внушения действует даже сильнее – хорошему верить приятнее. Но полагать, что большой народ защищен самими своими размерами, – большая ошибка. Да, русских людей в России по-прежнему много. Но народ – это не совокупность людей, а система связей, предопределяющая единство и солидарность. У больших народов эта система связей подчас оказывается более уязвимой, чем у малых. Малые народы могут страшиться ассимиляции, но большие – этнических надломов, распада некогда единого этнического поля.

За примерами далеко ходить не надо. На протяжении минувшего столетия мы столкнулись с масштабным примером успешного – и в основном сознательного – демонтажа крупного и развитого этноса. Я имею в виду обособление от общерусского этнического поля украинского и белорусского национальных проектов. Мы можем много говорить об «австрийских» корнях украинского национализма. Но основной вклад в дерусификацию западнорусских земель внесла национальная политика Москвы советского времени, нацеленная на «коренизацию» и профилактику «великорусского шовинизма». Как пишет историк Олег Неменский, «лишение в ХХ веке русского самосознания многомиллионных масс западнорусского населения через навязывание ему нерусских национальных идеологий – самый большой дерусификаторский эксперимент в истории, впечатляющий быстротой реализации и глубиной последствий»[9].

И это далеко не единственный удар, нанесенный по русской идентичности в XX веке. Можно вспомнить и геноцидные практики в отношении опорных социальных групп русского этноса (расказачивание, террор против духовенства и дворянства), и попытки построения «новой исторической общности» (сначала советский народ, затем нация россиян), и, конечно, возникшее под занавес советского проекта ощущение общей исторической неудачи русских. В результате подобных обстоятельств возник эффект так называемой негативной идентичности – когда осознание принадлежности к той или иной социальной группе сопровождается неприятными переживаниями и, как следствие, стремлением по возможности дистанцироваться от нее. Это может происходить через поиск и акцентирование «нерусских корней», мазохизм «самоненависти», через распространение квазинациональных идентичностей.