Израильско-палестинский конфликт. Непримиримые версии истории - Каплан Нил

• опровергать заблуждения и неверные интерпретации, независимо от их происхождения, предоставляя убедительные доказательства обратного.

Когда в архивах открылся доступ к материалам 1948 г. и новое поколение ученых с жадностью принялось изучать историю по этим первоисточникам, диссертации и монографии, в которых прошлое подвергалось пересмотру, хлынули рекой. В конце 1980-х гг. в Израиле зародилось особое научное направление, идейное и активистское, яркими представителями которого стали Бенни Моррис, Ави Шлаим и Илан Паппе — ученые с «миссией»[548], деятельность которых, несмотря на различия в их методологии и идеологических пристрастиях, критики воспринимали как «крестовый поход»[549] под знаменем «новых историков».

Одной из задач, которые ставила перед собой эта когорта ученых, было опровергнуть ряд мифов, связанных с распространенным сионистским нарративом о милхэмэт ха-ацмаут (Войне за независимость 1948 г.), оглянувшись на нее спустя четыре десятилетия. Эти авторы с большим сочувствием писали о палестинских жертвах сионистского успеха и критиковали собственных лидеров — опьяненных победами и ожесточившихся, едва они получили власть. Некоторые люди внутри Израиля, а также многие палестинцы и критики Израиля в других странах приветствовали появление этих новых историков — и у них были на то свои причины. Израильтяне с нетерпением ожидали, что эти новые исследования помогут скорректировать и пересмотреть общепринятые версии истории, которым была свойственна передозировка самовосхваления, нехватка самокритики и чрезмерно близорукая перспектива. Многие были согласны с тем, что само начало таких дискуссий может пойти на пользу изучению и описанию истории конфликта.

Но немало людей в Израиле и еврейском мире были потрясены тем, в каком нелицеприятном свете новые историки изображали их прежних героев и героинь[550]. Не все были рады услышать, что сионистский эпос и история создания Израиля запятнаны «первородным грехом» того, как новоиспеченные израильтяне обошлись с палестинцами. Свежие исследования событий 1948 г., казалось, показывали, что создание государства вовсе не было чудесной победой затравленных жертв, заставляя израильтян сомневаться в своем представлении о себе как о «горстке против полчищ», как о Давиде, вышедшем против Голиафа.

В конце 1980-х и в 1990-е гг. недовольство израильской публики новыми историками (которых часто ошибочно объединяют с открыто «постсионистскими» и антисионистскими израильскими и еврейскими учеными) было весьма ощутимым, и оно породило серьезное сопротивление им[551]. Одни критиковали новых историков за то, что те не учли дисбаланса в доступности документальных источников, который естественным образом привел к непропорционально острой критике в адрес сионистских и израильских руководителей, тогда как о том, что думали и делали в то время арабские и палестинские лидеры, не говорилось ничего или почти ничего. Другие высказывались резче, обвиняя новых историков в том, что те без разбора режут священных коров в эгоистичной погоне за славой и карьерным ростом. Третьи обвиняли этих ученых в том, что ими движет дух противоречия, или, хуже того, в «суицидальной» ненависти к себе и своему народу[552].

У феномена новых историков, помимо того что он возбудил оживленные и порой некрасивые публичные исторические дебаты среди израильтян и евреев, имелись и другие последствия. Оставшаяся часть этой главы будет посвящена двум из них, а именно:

(1) росту популярности подхода, который при изучении причин кажущейся недостижимости арабо-израильского мира ставит в центр внимания упущенные возможности,

(2) влиянию этого специфически израильского явления на тенденции в палестинской историографии.

Отыскивать и использовать окна возможностей, продвигая интересы своего народа, — прямая обязанность лидеров и государственных деятелей. Похожая задача стоит и перед исследователями и аналитиками, которые, пусть и не вставая с кресел и рассуждая ретроспективно, должны анализировать историю конфликтов и указывать на упущенные возможности для мирного урегулирования.

У таких упражнений по анализу прошлого может быть две цели: возложить вину на потерпевших неудачу лидеров или же узнать больше о природе конфликта и о шансах на его окончательное разрешение. Пристрастные и полемически настроенные авторы преследуют первую цель, в то время как ученые и политические консультанты тяготеют, скорее, ко второй. На следующих страницах мы рассмотрим оба варианта использования метода упущенных возможностей.

Многие из израильских новых историков изображали арабо-израильский конфликт так, будто он в первую очередь является чередой упущенных возможностей достижения мира. Люди, рассуждающие подобным образом, ставят перед собой цель понять, почему не удалось достичь мира, а также разоблачить и осудить ту сторону или стороны, на которые возлагается ответственность за эти предполагаемые упущенные возможности. Однако сужать дискуссию до этого единственного аспекта и предполагать некую степень ретроспективной уверенности в том, что только «могло бы случиться», — значит упрощать гораздо более масштабные и сложные явления, которые следует рассматривать в совокупности и как составляющие самого конфликта, и как причины, по которым он до сих пор не урегулирован.

Подход, который помещает в центр внимания упущенные возможности, представляет собой разновидность анализа альтернативных сценариев (контрфактического анализа) — а это область интересов философов и специалистов по международным отношениям. Контрфактический анализ в значительной степени опирается на умозрительные предположения[553]: если бы только А сделал (или не сделал) Б, то В точно/возможно сделал бы (или не сделал бы) Д. Пример такого рода исторического подхода — анализ следующего предположения: «Если бы Гитлер и нацистская партия не пришли в 1933 г. к власти в Германии, то сионистское движение, может быть, не переполнило бы подмандатную Палестину еврейскими иммигрантами; и тогда палестинцы, возможно, смогли бы создать арабское государство с еврейским меньшинством». Во многих смыслах это и впрямь увлекательное и популярное занятие[554], но в качестве методологии исторического исследования оно в высшей степени проблематично. У нас нет никакой возможности узнать, как та или иная сторона могла бы отреагировать на гипотетические возможности. Предположения в духе «если бы… тогда» и «что, если…» имеют дело с воображаемыми событиями и их еще более воображаемыми последствиями, которые мы не можем ни установить, ни подтвердить, даже если невероятно хорошо научились делать выводы задним числом.

Чтобы по-настоящему разобраться в судьбе переговорных попыток, мы должны выйти за рамки модели «что, если…» и изучить весь комплекс взаимосвязанных причин, объясняющих, почему одни переговоры терпят неудачу, а другие приводят к успеху[555]. «Добрая воля» и «искреннее стремление» к «миру» (пять растяжимых, субъективных и неточных слов, охватывающих широкий спектр условий) — не единственные определяющие факторы. Тот, кто обращает внимание только на них, часто поспешно осуждает одну из сторон за вероломство, из-за которого была упущена очередная возможность положить конец конфликту. Такой подход обычно является частью схемы, которая, по мнению автора, доказывает, что арабские, палестинские, сионистские или израильские руководители не были по-настоящему заинтересованы в мире, и это позволяет ему обвинить ту или иную сторону в затягивании конфликта[556]. Подобные мысленные эксперименты не всегда полезны и разумны, хотя и могут сослужить службу людям, защищающим интересы той или иной стороны.