Александр Панарин - Глобальное политическое прогнозирование

Попытаемся конкретизировать проблему "длинного и короткого текста". Автору уже приходилось писать о том, что западный тип рациональности основан на редукционистских процедурах, на объяснении высшего посредством сведения его к низшему, сложного — к простому { См.: Панарин А. С. Российская культура как фактор планетарной реформации. // Образ России. М.: 1998. } . На этом основан механистический, технологический и экономический детерминизм. Такой детерминизм меньше объяснял те или иные явления и процессы, чем открывал рычаги управления ими. Вероятно, детерминистская "игра на понижение", связанная со сведением сложного к простому, соответствует законам возрастания энтропии.

Вторая технология "короткой фразы" — выделение явления из сложной сети реальных взаимозависимостей, обрубание больших системных связей. Известно, что вся программа покорения природы, с которой родился европейский модерн, была основана на игнорировании таких системных взаимозависимостей как биоценозы и геобиоценозы. Наконец, сам социум понимается в философии модерна как система укороченных фраз.

Во-первых, игнорируются связи, связывающие человеческую жизнь с космическими процессами: западный социоцентризм есть не что иное, как попытка отгородиться от системы природы, вынести ее за скобки как ни к чему нас не обязывающее.

Во-вторых, сам общественный прогресс, связываемый с процессом "социальной рационализации", понимается как последовательное очищение системно-функционального механизма общества от всего "нефункционального"; к последнему относят как раз наиболее сложные проявления человеческого духа и культуры; все, выходящее за пределы простых и потому легко предсказуемых и направляемых мотиваций. Если мы оценим экспансию модерна в этом свете, мы поймем, что речь идет об агрессии простого против сложного, об империализме одномерного начала.

Всемирно-исторический смысл нашей эпохи связан как раз с тем, что эта агрессия простого и одномерного против трудно настраиваемых высокосложных систем сегодня уже подвела нас к рубежу, за которым начинается необратимая деградация и природы и культуры. Модерн есть торжество искусственности. Но принципиальная особенность любых искусственных систем — существенно более низкий уровень разнообразия по сравнению с эволюционными. В искусственных системах порядок и разнообразие противостоят друг другу: вот почему экспансия искусственных сред убивает естественное разнообразие, порождая тем самым энтропийные эффекты. Так, техническая среда в своих взаимоотношениях с природой в целом работает как инволюционный фактор, вызывая разрушительные "упрощения" в естественной среде и ее неуклонную деградацию. Точно так же процессы модернизации по западному образцу разрушают высокосложные связи древних цивилизаций, вызывая инволюционные эффекты варваризации.

Наше время — эпоха великого кануна, позднего часа человеческой истории, проявляющего момент истины, касающейся эпопеи модерна. Новая геостратегическая вертикаль, образуемая взаимными притяжениями двух великих евразийских цивилизаций, России и Индии, означает создание вселенского "рычага", посредством которого человечество получит возможность изменить вектор эволюции, созданный западным модерном. Редукционистским процедурам западного модерна эти цивилизации противопоставят свою стратегию реабилитации сложных систем.

Речь идет о том, чтобы повернуть вспять энтропийный процесс, развязанный модерном. Западный процесс рационализации начался с методологии социоцентризма — обрубания связей человека с природой, с Космосом (чего ни одна из известных в истории цивилизаций себе не позволяла); затем наступила пора новых редукционистских процедур — перехода к техноцентризму и к экономикоцентризму, новейшую версию которого дал современный "либертаризм". Все это связано с пиратским архетипом, содержание которого было раскрыто выше.

Вопрос теперь в том, как, опираясь на защитные силы великого Континента и его историко-культурное самосознание, воссоздать великие космические и культурные целостности, которые модерн угрожает превратить в безжизненный конгломерат.

Этот процесс нового восхождения к сложному и рафинированному соответствует имманентным установкам культуры "длинных фраз". С одной стороны, речь идет о восстановлении оборванной социокосмической связи. Этому вполне соответствуют и установки русского космизма и установки индуизма. С другой стороны — о восстановлении связи казавшихся "культурно беспредпосылочными" утилитарных социально-экономических практик с культурным космосом. Выявление глубокой социокультурной обусловленности тех производственных подсистем и функций, который прагматика модерна объявила "первичными" и самодостаточными, означает связывание "коротких фраз" модерна в длинные смысловые цепи, оказавшиеся для него недоступными.

Перед нами не только антиэнтропийный процесс восстановления высокосложных систем. Одновременно это и процесс восстановления планетарного статуса тех цивилизаций, которые "архетипически" ориентированы на восприятие таких систем. Возрастание ценности альтернативного опыта всех 4-х великих материковых цивилизаций — индийской, российской, китайской и мусульманской — не может не обрести и сугубо экономического выражения.

Что такое массовое западное производство?

Это результат конвертирования в технологии, в производственные практики системы редуцированных "коротких фраз". Технико-экономическая эффективность модерна покупается ценой игнорирования природно-космического и социокультурного контекста — "бесплатного" использования природных и культурных предпосылок массового производства. До сих пор в экономической сфере происходит неслыханное искажение истинной цены массового производства, ибо в себестоимость продукции непременно должны включаться экологические, демографические и социокультурные издержки. Именно потому что экономика модерна эксплуатировала соответствующие ресурсы как "бесплатные" (и потому с особой безответственностью), мы имеем сегодня разительное попрание прав жизни и культуры на Земле.

Но и это не все. Деформация экономического разума связана также с тем, что он искажает истинное соотношение ценностей уникального и тиражируемого. Современные экономисты — оппоненты чикагской школы говорят о "зоне ошибок рынка" — о тех необходимых цивилизованному человеку благах, которые рыночная экономика, повинующаяся критерию рентабельности, содержать не может. Высокорентабельна порнографическая индустрия, но заведомо "убыточны" Большой театр, филармония, национальная библиотека, фундаментальная наука. В чем разительное сходство этих подсистем духовного производства с явлениями космического порядка? В том, что в обоих случаях мы имеем дело с высокосложным и уникальным в противовес простому и тиражируемому.

Это означает, что континентальные цивилизации, богатые природными и культурными ресурсами, представляют в системе мирового обмена как раз то, что отличается чертами высокосложного и уникального. Почему же система массового производства Запада, поставляющая продукцию, в которой воплощена культура "коротких фраз" модерна,— тиражируемое и стандартное — получает такое преимущество в играх мирового обмена? Разве не ясно, что уникальное и высокосложное ценнее неограниченно тиражируемого?

Ни в одной культуре, кроме современного массового общества, сомнений на этот счет никогда не существовало. Модерн потому и насаждает с такой настойчивостью психологию одномерного потребительского человека на планете, что у этого типа атрофирована потребность в высокосложном и уникальном. Когда у человека обрываются связи с природным и культурным космосом, память ландшафта и память предков, тяга к земле и устремленность к небу, мы получаем заводную куклу потребительского общества, управляемую рекламой. Эта кукла живет в мире коротких фраз и вполне соответствует представлениям бихевиоризма об идеально простых системах, где на одной стороне есть "стимул", на другой — "реакция"; а то, что прежде называлось внутренним миром, заменяется пустым понятием "черного ящика".

Ясно, что этот тип "экономического животного" в принципе не способен откликнуться на сложнейшие вызовы эпохи, на глобальные проблемы современности. Следовательно, модерн не только порождает роковые глобальные проблемы — он формирует тип человека, в принципе неспособного мобилизоваться перед лицом их. Имеет место трагический разрыв в проблемном поле "человек — мир": на одной стороне небывалые по сложности проблемы бытия, на другой — небывало упрощенный человеческий тип, замкнутый в кругу культуры "коротких фраз". Становится совершенно ясно, что континентальная альтернатива вызовам океанического пиратства, настаивающего на "открытом обществе", не может сводиться к акциям оборонческого сознания, выстраивающего свою "линию Мажино".