Вадим Роговин - Была ли альтернатива? (Троцкизм: взгляд через годы)

В официальной пропаганде любые конкретные предложения оппозиции о путях и методах решения тех или иных социально-экономических проблем неизменно изображались как ревизия ленинизма и выражение пресловутого «троцкизма». Всё это не могло не создавать обстановку нервозности и крайней враждебности между спорящими сторонами, чего, собственно, и добивался Сталин, ибо такая обстановка позволяла накалять озлобление партийных масс и в особенности партийных функционеров против непокорного меньшинства.

Отказ от использования творческого потенциала дискуссий облегчался и тем, что Сталин и его союзники с особым усердием разжигали споры вокруг вопросов, носивших второстепенный или схоластический характер: толкование отдельных цитат, назойливое возвращение к ошибкам оппозиционных лидеров в дореволюционные годы и т. д. При этом дело изображалось таким образом, что даже трактовка сугубо теоретических вопросов в официальных документах должна восприниматься как политическое решение, которому следует подчиняться в порядке партийной дисциплины. Так, на августовском (1927 года) пленуме ЦК Сталин ссылался на принятое XV конференцией ВКП(б) и VII пленумом ИККИ «решение о возможности победы социализма в СССР» и требовал от оппозиции, чтобы она «признала правильность этих решений — высших инстанций нашей партии и Коминтерна…»[593] (Курсив мой. — В. Р.)

Сразу же после XIV съезда Зиновьеву и его приверженцам пришлось ощутить на себе остриё того жупела «фракционности», в создание которого они внесли активный вклад в предыдущей дискуссии. На основе использования этого жупела «новой», а потом и «объединённой оппозиции» запрещалось публиковать свои документы, выступать в партийных ячейках и т. д.

Уже на пленуме ЦК в январе 1926 года Орджоникидзе выступил с требованием к «ленинградской оппозиции» отречься от своих идей. Это требование, ставшее после XIII съезда почти общепринятым в партии, было несколько смягчено Дзержинским, который тем не менее заявил: «Трудно требовать, чтобы Зиновьев сам выступил и сказал: у меня есть такие-то и такие уклоны и т. д., как предлагал сделать т. Орджоникидзе. Этого можно и не требовать, но партия достаточно сильна, чтобы потребовать от вас, Зиновьев и Каменев, что вы по этому поводу должны молчать. Вы должны это сделать, если остаётесь в её рядах»[594]. Итак, допустимой мерой насилия по отношению к оппозиции Дзержинский считал требование молчать, прекратить защищать свои взгляды.

С этого времени Зиновьев и Каменев попадают сами под зубья аппарата, построенного ими против Троцкого.

С июля 1926 года, когда разногласия между правящей фракцией и левой оппозицией обнажились со всей остротой, Троцкий окончательно и навсегда отказался от политики «гнилых компромиссов». В речах на пленумах ЦК и ЦКК и в письмах, обращённых в эти органы, он называл по имени главного врага партии и революции и давал крайне резкие характеристики его ближайшему окружению. В 1927 году Троцкий прямо обвинил правящую фракцию во главе со Сталиным в узурпации власти партии.

Эти разоблачения Троцкого по большей части оказывались известными партии не в первозданном виде (ибо большинство работ Троцкого того времени Политбюро запрещало публиковать), а в сопровождении тенденциозных комментариев идеологов правящей фракции. Так, на XV конференции ВКП(б) Ярославский, ссылаясь на слова Троцкого о том, что «нет Центрального Комитета, а есть сталинская фракция», связывал это высказывание с тем, что на XIV съезде вопрос о Сталине представлял «центральный пункт всей атаки». Ярославский с возмущением прибавлял, что «тов. Троцкий очень часто любил говорить в последнее время по адресу ЦК: «вы заменяете идейное убожество аппаратным всемогуществом»[595].

Угланов с не меньшим возмущением называл «поруганием партийного руководства» заявление Троцкого на одном из заседаний Политбюро о том, что «Сталин выставляет свою кандидатуру в могильщики нашей партии и революции»[596]. Ссылаясь на это же высказывание Троцкого, Бухарин с негодованием заявлял: «Сказано ли было или нет, что мы переживаем бюрократическое перерождение наверху, где создалась каста оторвавшихся от масс… Тов. Троцкий читал с этой трибуны, что партийный аппарат и руководящие круги партии схватили всю партию за горло»[597].

Осенью 1926 года оппозиция сделала первую попытку открытого выступления с изложением своих взглядов на собраниях партийных ячеек. «Аппарат дал бешеный отпор. Идейная борьба заменилась административной механикой: телефонными вызовами партийной бюрократии на собрания рабочих ячеек, бешеным скоплением автомобилей, рёвом гудков, хорошо организованным свистом и рёвом при появлении оппозиционеров на трибуне. Правящая фракция давила механической концентрацией своих сил, угрозой репрессий. Прежде чем партийная масса успела что-нибудь услышать, понять и сказать, она испугалась раскола и катастрофы»[598].

В этих условиях оппозиция выступила с заявлением от 16 октября, подписанным Зиновьевым, Каменевым, Пятаковым, Сокольниковым, Троцким и Евдокимовым. Смысл заявления состоял в том, что лидеры оппозиции, считая свои взгляды правильными и сохраняя за собой право бороться за них в рамках партии, отказываются от фракционных методов защиты своих взглядов и призывают к тому же всех своих товарищей, разделяющих эти взгляды. В то же время в заявлении отмечалось, что «в течение последних месяцев ряд товарищей был исключён из партии за те или другие нарушения партийной дисциплины и применение фракционных методов в борьбе за взгляды оппозиции… Выражаем твёрдую надежду на то, что фактическое прекращение со стороны оппозиции фракционной борьбы откроет возможность исключённым товарищам, признавшим свои ошибки в деле нарушения партдисциплины и интересов единства партии, вернуться в ряды партии»[599].

Невзирая на этот важный шаг со стороны оппозиции, октябрьский пленум ЦК и ЦКК 1926 года «ввиду нарушения партдисциплины» поставил на вид членам ЦК Троцкому, Зиновьеву, Каменеву, Пятакову, Евдокимову, Сокольникову, Смилге и кандидату в члены ЦК Николаевой, а «ввиду руководящей фракционной деятельности» освободил Троцкого от обязанностей члена Политбюро, Каменева — от обязанностей кандидата в члены Политбюро.

На XV конференции ВКП(б) Зиновьев вновь обратил внимание на то, что целый ряд оппозиционеров оказался исключённым из партии, чего не было даже в период крайнего обострения фракционной борьбы в 1918 году. Он констатировал также, что в последнее время большинство ЦК впервые в истории партии выдвинуло лозунг — «добивай оппозицию».

После заявления от 16 октября оппозиция на некоторое время прекратила фракционную деятельность. Тем временем аппарат продолжал исключать оппозиционеров из партии и усиленно добиваться от других оппозиционеров заявлений об отходе от оппозиции. Наиболее серьёзным из таких отходов явился отказ Крупской от участия в оппозиции. В опубликованном по этому поводу письме Крупской в редакцию «Правды» говорилось, что «широкая крестьянская и рабочая масса поняла выступление оппозиции как выступление против основных принципов коммунистической партии и советской власти. Конечно, такое представление было в корне ошибочно. Однако, данный факт красноречиво говорит о необходимости более сдержанных и товарищеских форм полемики. Я считаю чрезвычайно важной самокритику партии, но я думаю, что эта самокритика не должна переходить в обвинение друг друга во всех смертных грехах. Нужно деловое, трезвое обсуждение вопросов»[600].

В письмах Троцкому и Зиновьеву Крупская объясняла свой поступок тем, что «мы прямым путём катимся при таких методах работы в другую партию» и что «сейчас и внутреннее и международное положение таково, что должно быть полное единство действий…»[601] В ответе Крупской Зиновьев замечал: «Независимо от Ваших желаний, которые, конечно, хороши, на деле Вы поможете Сталину, который ведёт дело (теперь уже в лихорадочном темпе) на раскол, на исключение из партии тех, кто защищает дело Ильича… Не сомневаюсь, что Вы в этом убедитесь довольно скоро. Но Сталин тем временем своё дело сделает…

Не пройдёт и несколько недель, и Вы увидите до конца намерения Сталина. До боли жаль, что Вы на деле облегчите ему выполнить то, чего так боялся В. И. и против чего он предупреждал»[602].

Кроме Крупской, никто из ведущих деятелей оппозиции не заявил до XV съезда о своём отходе. Отчётливо представляя, что Сталин готовит организационный разгром оппозиции, её основная группа шла навстречу этой развязке с открытыми глазами. «Ядро оппозиции составляла группа старых революционеров. Но мы были уже не одни. Вокруг нас группировались сотни и тысячи революционеров нового поколения, которое впервые было пробуждено к политической жизни Октябрьской революцией, проделало гражданскую войну, искренне держало руки по швам перед гигантским авторитетом ленинского Центрального Комитета и только начиная с 23-го года стало самостоятельно мыслить, критиковать, применять методы марксизма к новым поворотам развития и, что ещё труднее, училось брать на свои плечи ответственность революционной инициативы»[603].