Элизабет Хереш - Купленная революция. Тайное дело Парвуса

Два чрезвычайно актуальных документа шефа контрразведки Бориса Никитина приводят, наконец, последние доказательства связи Берлина с руководителями путча в Петрограде и той задачи, которую они взяли на себя в пользу Германии, и ставят их в затруднительное положение. Никитин сам сообщает об этом в своих записях:

«…По различным указаниям для тайной слежки за подозрительными лицами и для домашних обысков, я увидел, что Манус, «король биржи», был впутан в это дело. Так как в его финансовые операции были включены скандинавские банки, шпионская разведка обратила особое внимание на Германию. Поэтому я подписал приказ на домашний обыск у Мануса (…) Он, однако, не впустил агента и открыл из своего пистолета огонь. (…) При дальнейшей усиленной попытке он не оказал сопротивления (…) То, что я нашел, превзошло мои ожидания: в одном чемодане я нашел документ на двенадцати больших печатных страницах. Это был проект сепаратного мира между Германией и Россией. Из приложенного листочка было видно, что при передаче его в Стокгольме было уплачено 20 000 рублей. Соглашение предусматривало для передающего документ огромные, не обозначенные суммы при его пересылке в Петроград. (…) Что меня особенно удивило в тексте, так это требование немцев, отделить от России Финляндию и Украину. Тем, что Ленин, очевидно, был готов обещать это немцам, он сам вызвал конфликты в своей партии; так, Дзержинский его упрекал в том, что он сделался защитником сепаратистов и тем самым предал интернационализм, так как право наций на самоопределение ослабляет русский пролетариат…»

Далее Никитин сообщает, как он задержал последних членов в цепи связи Ленин—Парвус:

«У нас были указания на то, что через Торнео из Петрограда в Финляндию и обратно курсировали курьеры. (…) Мы уже конфисковали 10-рублевые купюры — последние регистрационные цифры которых были маркированы, то есть подчеркнуты Германией, как узнали наши заграничные агенты. Точно такие же купюры мы могли изъять и обнаружить также у тех солдат, которые участвовали в июльском восстании на стороне большевиков (…)

То, что Парвус был политическим агентом германского правительства, было вне всяких сомнений, установлено группой из двенадцати русских корреспондентов в Копенгагене. (…) Подручные Парвуса были сотрудниками его института, и список этих лиц мы получили еще перед июльским восстанием (…) Телеграмма корреспондентов министру иностранных дел с этим сообщением была опубликована 19 июля в петроградской прессе. (…)

Не прошло и недели с начала наблюдения за станциями Выборг и Торнео, когда в Торнео во время перлюстрации было найдено письмо, адресованное Парвусу. За ним последовали еще два. Все они были подписаны одной и той же подписью. Первое письмо умещалось на четырех страницах, третье письмо — только на двух. Подпись нельзя было прочитать (…) Содержание писем было лаконичным и не содержало никаких деталей. Только общие предложения, как: «Работа продвигается очень успешно». — «Мы надеемся скоро достичь цели, но нам срочно нужен материал». — «Будьте очень осторожны в письмах и телеграммах». — «Материалы, которые Вы отправили в Выборг, я получил, но нужно больше». — «Пришлите еще материал». — «Будьте архиосторожны в обхождении с другими» — и так Далее. (…) Третье кто-то привез с дачи, на которой жила Коллонтай. (…)

Нам потребовалось немного времени, чтобы установить автора писем, так как не надо было быть графологом, чтобы идентифицировать почерк Ленина по сравнению с другими пробами почерка. Учитывая важность Дела, мы, однако, привлекли двух различных экспертов, Которые незамедлительно подтвердили наше подозрение. (…) Настойчивые просьбы Ленина к Парвусу о пересылке «большего количества материала» были симптоматичны. В особенности если у Ленина речь шла не о коммерсанте и царила полная свобода мнений и слова, обычно не нужно было ничего утаивать, когда речь шла о легальном деле…»

Опубликование общего заявления русских корреспондентов в Копенгагене от 20 июля, которое становится известным также в Петрограде, припирает к стенке и Парвуса. Больше всего давление ощущает на себе заграничное бюро большевистской партии в Стокгольме, так как ему надо реагировать как на русскую, так и на западную общественность. Ганецкий срочно пытается вступить в контакт с Парвусом в Копенгагене. Но тот бесследно исчез. Не потребовалось даже публикации обвинения двенадцати журналистов в датских газетах, чтобы он предпочел скрыться. Ганецкий отправляет 24 июля 1917 года телеграмму партнеру Парвуса, Георгу Скларцу, в Берлин, на Тиргартенштрассе, 9:

«Прошу срочно направить нам заявление, равносильное присяге, для соответствующих копенгагенских властей, что Вы не передавали денег ни через Ганецкого, ни через кого-либо другого, ни большевистской партии, ни Ленину. Заграничное представительство большевиков. Ганецкий.

Подпись Орловский [31]».

Затем следует вторая телеграмма:

«…Дайте, пожалуйста, распоряжение Александру срочно приехать в Копенгаген. Куба [32]».

Однако и Скларц не может найти Парвуса. Он обращается к общим партнерам по переговорам в Министерстве иностранных дел с просьбой помочь его найти. Оттуда отправляется телеграмма в Берн, в германскую миссию. Действительно, посол фон Ромберг смог разыскать Парвуса в одном бернском отеле. Парвус возвращается в Копенгаген, используя в качестве повода заявление для развертывания в прессе кампании в свою защиту. Через Ганецкого он передает заявление в Стокгольм в свойственной ему форме на немецком языке:

«Заявление.

Нижеподписавшийся заявляет, равносильно присяге, что он не давал денег ни большевистской партии как таковой, ни ее вождям Ленину, Зиновьеву, ни каким-либо другим лицам, которые состоят в связи с большевистской партией, ни непосредственно, ни через посредничество Фюрстенберга-Ганецкого. Между нижеподписавшимся и вождями большевистской партии не было во время войны никаких политических или личных связей. Его отношения к Фюрстенбергу-Ганёцкому были коммерческого, личного плана, а не политического.

За все эти заявления несу полную судебную ответственность».

В конце листа есть дополнение воинствующего подписанта, который, очевидно, снова почувствовал себя уверенно:

«Предположительно последнее предложение:

Это заявление я делаю по просьбе зарубежного представительства большевиков, чтобы помочь им установить правду, а не для того, чтобы защититься от упрека, будто я передавал деньги германского правительства Русским революционным партиям. Дело клеветников — Доказывать, будто я агент германского правительства, а не мое — доказывать их ложь».

Разумеется, Фюрстенберг чувствует себя, настолько стесненным, что считает необходимой для себя личную беседу с Парвусом. 5 августа он телеграфирует ему уже в Копенгаген:

«Русские журналисты в Копенгагене ведут против меня клеветническую кампанию, которая стоит головы моим политическим друзьям в России, вождям социал-демократической партии. Должен срочно приехать в Копенгаген, чтобы собрать документы в защиту, обращаюсь к Вашему чувству справедливости, прошу срочно телеграфного разрешения на двухдневное пребывание в Копенгагене. Телеграфный адрес — Салтсьобаден.

Фюрстенберг».

Для Берлина дело тоже постепенно становится щекотливым. 10 августа 1917 года германский посол. Броккдорфф-Рантцау озабоченно телеграфирует в МИД в Берлин:

«Совершенно секретно!

Русская газета «Речь» от 20 июля опубликовала сообщение, что два германских офицера Генерального штаба по фамилии Шидики и Люберс сообщили русскому лейтенанту Ермоленко, что Ленин — германский агент. В качестве германских агентов посредниками между большевиками и кайзеровским правительством выступали Яков Фюрстенберг и д-р Гельфанд (Парвус).

Было бы очень желательно сначала установить, существуют ли действительно немецкие офицеры Генерального штаба Шидики и Люберс и, если возможно, категорически опровергнуть сообщение «Речи».

«Речь» сообщает также, согласно телеграмме из Копенгагена, что немецкий социал-демократический депутат рейхстага Хаазе высказался в беседе с русскими журналистами о том, что Гельфанд является посредником между кайзеровским правительством и русскими большевиками и перевел им деньги. Прошу телеграфных указаний.

Рантцау». О августа 1918 г. немецкий посол в Копенгагене с тревогой телеграфирует в Берлин о том, что русские эмигрантские газеты уже опубликовали тайну о Гельфанде-Парвусе как посреднике между немецким правительством и Лениным Требование Парвуса к депутату Хаазе об опровержении от 7 августа 1917 г. после того, как его высказывания о роли Парвуса как посредника между Лениным и Берлином наделали много шума

Теперь Парвус, ранее посредник между Берлином и Петроградом, обязан в обоих случаях отреагировать соответствующим образом. В этой ситуации правда, как уже показало заявление, равносильное присяге, не играет никакой роли. В этой связи Парвус телеграфирует из Берлина Хаазе, который находился в Лике, в Восточной Пруссии: