Русская Евразия в прошлом и будущем - Петр Николаевич Савицкий

и органического мира; тем самым установление этого ряда служит задаче «связи наук». Чтобы приблизиться, в пределах скромных человеческих возможностей, к цельному пониманию мира, нужно приводить в соприкосновение данные различных наук. Такое соприкосновение расширяет рамки открывающейся перед нами картины; оно способствует также точности словоупотребления, ставя понятия одной науки рядом с понятиями другой и тем побуждая к разграничению понятий.

В русской науке термины «местопроизрастание», «местообитание» до сих пор употреблялись беспорядочно; исследователи говорят постоянно о «местообитании» растений. Стоит наметить ряд, подобный приведенному выше, и станет ясна необходимость уточнить значение терминов. Понятие «местоформования» почв и «месторазвития» обществ приходится создавать наново, по образцу понятий, имеющихся, с одной стороны, в минералогии-геологии, с другой стороны, в ботанике-зоологии. Явления же, охваченные понятиями «местоформования» почв и «месторазвития» обществ, давно знакомы ученым…

Как одна из концепций, обращенных к социально-историческому миру, допустимо и необходимо восприятие отдельных его частей как «общежитий… широкого порядка», построяемых на основе «генетических вековечных связей» между растительными, животными и минеральными царствами, с одной стороны, человеком, его бытом и даже духовным миром – с другой. В «общежитиях» этих элементы «взаимно приспособлены друг к другу и… находятся под влиянием внешней среды, под властью земли и неба», и в свою очередь влияют на внешнюю среду. «Взаимное приспособление живых существ друг к другу… в тесной связи с внешними географическими условиями, создает… свой порядок, свою гармонию, свою устойчивость…» «Такое широкое общежитие живых существ, взаимно приспособленных друг к другу и к окружающей среде» и ее к себе приспособивших, понимается нами под выдвигаемой в этих строках категорией «месторазвития». Социально-историческая среда и ее территория «должны слиться для нас в единое целое, в географический индивидуум или ландшафт».

Не только, конечно, социально-историческая среда без территории немыслима, в чисто внешнем смысле этого слова, но действительно, не зная свойств территории, совершенно немыслимо хоть сколько-нибудь понять явления того или иного состава, особенностей и «образа жизни» социально-исторической среды…

Можно привести целую бездну примеров, которые показали бы всю бесплодность обобщения данных исторического опыта, если не принимать во внимание географических начал, игнорировать принцип порайонности и вообще обусловленности социально-исторических явлений той совокупностью обстояний, которую охватываем понятием «месторазвития…» «Необходим синтез». Необходимо умение сразу смотреть на социально-историческую среду и на занятую ею территорию.

Будь лик земли хаотичен, не будь в его строении закономерности, нельзя было бы, конечно, думать, что установление категории «месторазвития» даст когда-нибудь ясные и полезные результаты. Но в действительности дело обстоит иначе – геологическое устройство, гидрологические особенности, качества почвы и характер растительности находятся во взаимной закономерной связи, а также в связи с климатом и с морфологическими особенностями данного лика земли.

Социально-исторические среды можно различать по «типам развития»; в то же время в силу закономерностей, присущих строению земного лика, можно устанавливать типы географической обстановки, к которой приурочено это развитие; и так как развитие это в протекании своем связано с географической обстановкой, то совокупность условий определяет возможность устанавливать типы месторазвитий.

* * *

Каждая, хотя бы небольшая, человеческая среда находится, строго говоря, в своей и неповторимой географической обстановке. Каждый двор, каждая деревня есть «месторазвитие». Подобные меньшие месторазвития объединяются и сливаются в «месторазвития» большие. Возникает многочленный ряд месторазвитий. Например, евразийская степь есть «месторазвитие»; большее «месторазвитие» в отношении к составляющим ее «месторазвитиям» – естественным областям; меньшее «месторазвитие» в отношении всей России-Евразии.

Россия-Евразия, как большее «месторазвитие», не ограничивается степью, но сочетает степь с зоной лесной, пустынной, тундровой, подразумевает взаимодействие их всех с обрамляющими Евразию странами, отмечена определенными общими признаками. Следующий этап: земной шар, как месторазвитие человеческого рода; конечно, и это реальное «месторазвитие»; и, однако, между этим понятием и определением, как «месторазвития», России-Евразии – большая принципиальная разница. Мы знаем другие месторазвития, соразмерные России-Евразии (например, «месторазвитие» Европы); но мы не знаем иных месторазвитий, помимо земного шара… Общее понятие оказывается помещенным в иной плоскости идей, не той, где находится идея месторазвития России-Евразии и другие, соразмерные ей и ей подчиненные…

Исследования историков-археологов устанавливают, например, что «в античное время вся территория от берегов Черного моря и на восток через Волгу, Каспий и Урал, по всей южной Сибири, вплоть… до Китая на востоке и до Иранского плоскогорья на западе, была занята племенами – представителями родственных между собой культур, для которых мы пока не имеем другого общего имени, кроме названия скифо-сибирских культур…

Общность этих культур, резко отличающихся, если их взять вместе, от всех остальных известных нам культур, есть совершенно определенный и чрезвычайно важный в истории человечества факт. Это особый, самостоятельный культурный мир» (Г. И. Боровка). Вывод этот является результатом многообразных историко-археологических изучений не одного только автора цитированных слов, но и ряда других исследователей. Если нанести на карту границы распространения этого культурного мира, то окажется, что пределы его совпадают с пределами пустынно-степной области, занимающей среднюю часть основного материка Старого Света и тянущейся непрерывной полосой от нынешней Восточной Галиции до нынешней «китайской стены».

Для историков-археологов давно уж была ясна историко-географическая целостность этой области, и еще до начала мировой войны (когда нынешнего евразийства не существовало) эту пустынно-степную полосу иногда называли «евразийской». И действительно, совпадение границ особого культурного мира и особой географической области не могло быть случайным. Евразийская пустыня-степь, лежащая к северу от иранско-тибетских нагорий, была «месторазвитием» упомянутой культуры. И замечательно, что общие черты этой культуры проявлялись в разных местах названного «месторазвития» и в разные эпохи, независимо от общности происхождения, от «генетической близости» народов, являвшихся носителями культуры.

Причерноморские скифы (описанные Геродотом) по происхождению были родственниками персов. Историки указывают на существенные отличия культурно-государственного уклада скифов от уклада персидского. Державу скифов «надо представлять себе организованной в типе позднейшего Хазарского царства или татарской Золотой Орды» (М. И. Ростовцев).

Иначе говоря, отличаясь от державы персов, она предвосхищала уклад татарских и монгольских народов, генетически далеких арийцам-скифам, но связанных с тем же «месторазвитием». Начало «месторазвития» преобладает здесь над началом «генетической близости».

* * *

Порукой тому, что отмечаемые черты обособленности и целостности Евразии имеют не только географическое, но также историческое значение, служит русская историософия. В вековом развитии, независимо от тех или иных географических определений (которые, кстати сказать, выдвинуты позже, чем создались соответствующие историософские формулы), она пришла к определению России как особого исторического мира:

1) «Запад и Россия стоят друг против друга, лицом к лицу! Увлечет ли нас он в своем всемирном стремлении? Усвоит ли себе? Пойдем ли мы на придачу к его образованию? Составим ли какое-то лишнее дополнение к его истории? Или устоим в своей самобытности? Образуем ли мир особый, по началам своим, а не