Юрий Мухин - Власть над властью

Однако это было именно так. Польская и литовская шлях­та, уставшая от долгой осады, сразу же после взятия горо­да разошлась по домам, несмотря на все уговоры и посулы короля. Сигизмунд с одними наемниками был не в состоя­нии продвинуться дальше в глубь России и оказать суще­ственную помощь засевшему в Москве польскому войску. Восстановив укрепления и оставив в смоленской крепости гарнизон, он был вынужден вернуться в Варшаву. В России зарождалось народное движение за освобождение Москвы и восстановление Московского государства. Нужно было вре­мя, чтобы оно разрослось и набрало силу. Верный Смоленск и послужил ему надежным щитом.

Истории, как правило, не свойственны театральные эф­фекты. Ее герои, вышедшие на сцену в первом действии дра­мы, обычно не доживают до заключительного. Смоляне ста­ли исключением. Неисповедимыми путями пришли они в Нижний Новгород именно тогда, когда Минин бросил свой клич. Смоляне первыми откликнулись на его призыв и об­разовали ядро народного ополчения. В его рядах они с боя­ми дошли до столицы, где у Новодевичьего монастыря и Крымского моста отражали последний, самый сильный на­тиск войска гетмана Ходкевича, прорывающегося к осаж­денному в Кремле и Китай-городе польскому гарнизону. Наконец среди пылающей Москвы на Каменном мосту смо­ляне во главе с Пожарским приняли капитуляцию королев­ских рот, выходящих из Кремля через Боровицкие ворота.

Личная судьба смоленского воеводы Шеина весьма при­мечательна. Вернувшись из Польши в соответствии с дого­вором об обмене военнопленными, он вскоре по указу царя

Михаила Федоровича возглавил десятитысячную рать, от­правленную отвоевывать потерянный Смоленск. Едва рус­ские расположились под городом, отстроили палисад и де­ревянную крепость, острожек, как на помощь осажден­ным пришел со всей армией Владислав, теперь уже король Польши. Осаждающие оказались между двух огней и стали осажденными. Прорвать внешнее кольцо и дать бой в чис­том поле русская рать не могла из-за численного и, главное, качественного превосходства регулярного польского вой­ска; отсиживаться в окружении было также невозможно, поскольку запасы продовольствия быстро таяли. К тому же иностранные наемники, бывшие под началом Шеина, тре­бовали сдачи, грозя бунтом и переходом в польский лагерь. Шотландцы принялись сводить старые счеты с англичана­ми. Те и другие открыто пренебрегали требованиями во­инской дисциплины. Полякам со своей стороны не было смысла брать русские укрепления штурмом, а дожидать­ся того, чтобы упорные московиты перемерли с голоду или согласились на безоговорочную капитуляцию, тоже не хо­телось: и так всю зиму пришлось провести в поле без дела. Так или иначе, Шеину удалось выговорить условия выхо­да из окружения. Утром 19 февраля русская рать без ба­рабанного боя, со свернутыми знаменами и с затушенны­ми фитилями покинула свои укрепления и остановилась у подножия холма, где на коне сидел польский король, ок­руженный сенаторами и рыцарями. Русские знамена были сложены у его ног, а знаменосцы отошли на три шага назад. Шеин и другие воеводы, спешившись, низко поклонились Владиславу. Пушки были переданы победителям. Было пред­ложено выйти из рядов тем, кто желает поступить на коро­левскую службу. Иностранцы вышли почти все, из москов­ских людей только восемь человек (из них шесть казаков). После этого Владислав в знак приязни к воеводе Шеину, сво­ему знакомцу еще со времен первой осады, позволил ему взять с собой 12 полковых пушек (хотя это не предусмат­ривалось условиями капитуляции). По знаку короля знаме­носцы подняли и развернули знамена, стрельцы запалили фитили, раздалась дробь барабанов, и русское войско дви­нулось по Московской дороге.

На этот раз все прошло на уровне европейских стандар­тов: красочная мизансцена, музыкальное сопровождение и даже заключительный милостивый жест короля воспроиз­водили в деталях представления, которые не раз видели на Западе в эпоху Тридцатилетней войны. Не выполненной ока­залась лишь одна «мелочь»: там, на Западе, побежденные полки в полном составе переходили под знамена велико­душного, а главное, более щедрого победителя (ибо победи­тель, как правило, имел возможность быть щедрым), а здесь перешла лишь жалкая горстка московитов.

Причиной столь странного для европейцев явления не могло быть какое-то особое озлобление русских против по­ляков. Несмотря на то, что борьба России против Литвы и Польши велась более трех столетий, в ней не было того ожесточения, которое, например, всякий раз прорывалось в более коротких столкновениях русских с тевтонскими пса­ми-рыцарями. В разгар Смуты русские города по доброй воле присягали Владиславу, а польско-литовская шляхта не раз выдвигала кандидатуру московского царя на престол Речи Посполитой. Московские щеголи, отправляясь на вой­ну с Польшей, наряжались в платья, сшитые по варшавской моде, и брали с собой в поход книги, переведенные с поль­ского. Вообще говоря, Речь Посполитая не должна была ка­заться русским воинам, стоявшим у подножья холма под Смоленском, совершенно чуждым государством. Она вклю­чала в себя русские земли, пользовавшиеся широким само­управлением. Русские магнаты Острожские, Вишневецкие, Ходкевичи, Чарторыйские, Сапеги и другие вошли в выс­ший слой польской аристократии, оттеснив чисто польских по своему происхождению Пястов. И, напротив, в Московии до трети боярских и дворянских семей произошли от вы­ходцев из Польши и Литвы. Иногда граница разделяла одну семью. Так, князья Мосальские, служившие и Варшаве, и Москве, вполне могли встретиться друг с другом на поле брани. Польский король был одновременно и русским кня­зем. Так почему же русские дворяне и дети боярские, эти «холопы государевы», составлявшие ядро войска Шеина, не признали Владислава своим князем, не выбрали шляхетскую вольность, не оставили тяжкую и неблагодарную царскую службу ради вольготной и хорошо оплачиваемой королев­ской, почему не распростились с московским кнутом и ба­тогами? В пользу этого решения был и еще один сильный довод — голод. Русские ратные люди были голодны. За три месяца осады недоедание сменилось самым настоящим го­лодом. Многие едва держались на ногах от слабости. Многие были больны: уже давно в костры пошло все, что могло го­реть, и последние недели приходилось дневать и ночевать на морозе. А польский лагерь совсем рядом, манит дымком, запахом горячей пищи. Москва же далеко, на другом конце снежной пустыни. И как еще встретит она свое опозоренное воинство? Лишь больным нечего бояться — для них доволь­но места по обеим сторонам Смоленской дороги. И все же они не покинули рядов, не перешли на службу королю.

Пятая часть вышедшей из-под Смоленска рати погибла в пути. Шеин в докладе, представленном Боярской думе, при­вел точную цифру умерших от болезней: 2004 ратника. Они тоже сказали свое «нет!».

Кремль не оценил дипломатического искусства своего воеводы. Шеину и его молодому помощнику Измайлову было предъявлено обвинение в государственной измене. Бояре выговорили им: «А когда вы шли сквозь польские пол­ки, то свернутые знамена положили перед королем и кланя­лись королю в землю, чем сделали большое бесчестие госу­дареву имени... » Выговор завершился суровым приговором... Палач, подойдя к краю помоста, поднял отрубленные голо­вы, чтобы их хорошо видели все: пусть замолчат те, кто тол­кует о том, что московскому люду не под силу стоять про­тив литовского короля; пусть Польша полюбуется на плоды своего рыцарского великодушия; пусть ждет новую рать и знает, что, если даже вся Смоленская дорога превратится в сплошное кладбище, Смоленск все же будет русским.

Итак, держа Россию на грани жизни и смерти, монголо-татары помогли превратиться русским в особую нацию, ко­торая стала смотреть на себя как на единую семью, имею­щую одну цель — выживание. Но семье нужен единый гла­ва, а не несколько. Иначе это было бы уже несколько семей и не было гарантии их совместных действий. Таким нача­лом был царь-самодержец. Самодержавие создавалось не­сколько веков, и тогда народ в массе своей безусловно под­держивал самодержцев, с пониманием относясь к их жес­токой борьбе со всеми суверенитетчиками.

Однако монархия, основанная на законе о престолонас­ледии, имеет существенный дефект: дети могут не повто­рить достоинств своих родителей. Отец мог быть рабом своего народа и отдать ему все, а сын или внук порой ока­зывался романтиком рыцарских эпох, да еще западного тол­ка, да еще и мудраком вдобавок. И не было возможности избавиться от неудачной шутки природы. Русским прихо­дилось каждый раз что-то придумывать. Посмотрим, какая смерть завершила жизненный путь глав и наследников им­ператорского дома России, статистика довольно поучитель­ная: Петр I — умер своей смертью, Алексей Петрович, наслед­ник — убит отцом, Екатерина I — своей смертью, Петр II — своей смертью, Анна Иоанновна — своей смертью, Иоанн Антонович — убит конвоем, Анна Леопольдовна, правительни­ца, умерла в тюрьме, Елизавета I — своей смертью, Петр III — смещен гвардией, убит, Екатерина II — своей смертью, Павел I — убит гвардией, Александр I — своей смертью, Николай I — своей смертью? (покончил с собой?), Алек­сандр II — убит революционерами, Александр III — своей смертью, Николай II — убит революционерами, Алексей, на­следник — убит революционерами.