Бои тяжеловесов. Глобальная политическая арена - Фарид Закария

большинство ученых. Европейцы полагали, что находятся на пути объединения и сами станут мировой державой, азиаты уверенно говорили о наступлении «Тихоокеанского века».

Несмотря на эти заявления, в решении внешнеполитических проблем – неважно, сколь отдаленных – последнее слово всегда принадлежало Вашингтону. Когда в 1991 году разразился Балканский кризис, Председатель Европейского совета от Люксембурга Жак Поос провозгласил: «Вот и пробил час Европы. Если и есть проблема, которую могут решить европейцы, так это проблема Югославии. Это европейская страна, она вне сферы компетенции американцев». Это не была необычная или антиамериканская точка зрения: ее разделяло большинство европейских лидеров, включая Тэтчер и Гельмута Коля. Но через несколько лет кровопролития положить конец войне пришлось именно Америке. Когда позднее в то же десятилетие возникла проблема Косово, Европа немедленно передала бразды правления Вашингтону. Та же схема действовала и во время Восточноазиатского кризиса, борьбы Восточного Тимора за независимость, очередных ближневосточных конфликтов и неуплаты долгов Латинской Америкой. Нередко часть решений принимали другие страны, но кризис продолжался до тех пор, пока не вмешивалась Америка. И в то же самое время американская экономика переживала самый затяжной бум с времен Второй мировой войны, ее доля в мировом производстве увеличилась, в то время как Европа и Япония переживали стагнацию.

Когда в 1993 году Билл Клинтон занял президентский пост, он пообещал больше не тревожиться по поводу внешней политики и сфокусироваться «подобно лучу лазера» на экономике. Но притяжение однополярности было очень мощным. Ко времени своего второго срока Клинтон стал президентом с функциями министра иностранных дел, большую часть своего времени и энергии он уделял проблемам мира на Ближнем Востоке и Балканскому кризису.

Джордж Буш-младший расценивал это как излишнее увлечение внешней политикой – в ущерб неотложной помощи экономике и укреплению государства – и во время президентской кампании пообещал сократить объем внешнеполитических обязательств Америки. Затем наступило его президентство и, что гораздо важнее, 11 сентября.

В годы правления Клинтона могущество Америки стало еще более очевидным, Вашингтон сделался более самоуверенным, а зарубежные правительства – более неуступчивыми. Некоторых экономических советников Клинтона вроде Мики Кантора и Лоренса Саммерса обвиняли в высокомерии по отношению к зарубежным странам. К таким дипломатам, как Мадлен Олбрайт и Ричард Холбрук, в Европе относились с пренебрежением, когда они говорили об Америке как о «незаменимой нации» (слова Олбрайт). Министр иностранных дел Франции Юбер Ведрин в 90-е годы придумал выражение «гипердержава» – и это не было проявлением нежности. Но все эти проявления недовольства были вежливой трескотней по сравнению с враждебностью, которую вызвал Джордж Буш-младший. На протяжении нескольких лет администрация Буша практически кичилась своим пренебрежением к договорам, многостороннему сотрудничеству, международному общественному мнению – ко всему, что предполагало согласительный подход к мировой политике. Ко второму сроку Буша на посту президента, когда несостоятельность такой конфронтации стала очевидной, администрация принялась менять курс на всех фронтах, от Ирака и израильско-палестинского мирного процесса до Северной Кореи. Но новая политика запоздала, она свелась к невнятной болтовне, ворчанию и элементам администрирования, которые совершенно не состыковывались с новой стратегией.

Чтобы понять внешнюю политику администрации Буша, недостаточно фокусироваться на «истерических выходках» Дика Чейни и Дональда Рамсфельда, или на техасском прошлом Буша, или на подлом неоконсервативном заговоре. Решающим оправданием политики Буша было 11 сентября. В течение десяти лет до атак террористов Соединенные Штаты вели себя на мировой сцене несдержанно. Но мощные внутренние ограничители – деньги, конгресс, общественное мнение – затрудняли Вашингтону проведение односторонней и воинственной внешней политики. Военные вмешательства и помощь иностранным государствам были непопулярны, поскольку после окончания холодной войны общество желало отступления Соединенных Штатов на мировой сцене. Вмешательство в Балканский кризис, расширение НАТО, помощь России – все это требовало значительных усилий со стороны администрации Клинтона, и зачастую приходилось преодолевать серьезное сопротивление, несмотря на тот факт, что все эти предприятия были мало рискованными и обходились дешево. Но 11 сентября изменило все. Оно снесло внутренние ограничители американской внешней политики. После страшной атаки Буш получил единую страну и глубоко сочувствующий ей мир. Война в Афганистане усилила эффект всемогущества Америки, поощряя самых жестких членов администрации, которые использовали этот успех как аргумент для начала войны против Ирака – причем они настаивали, что делать это надо быстро и в одностороннем порядке. Соединенные Штаты не нуждались в остальном мире или в прежних механизмах легитимности и сотрудничества. Это была новая мировая империя, которая должна создать новую реальность – такими были доводы.

В эпоху однополярности изменилась не просто суть американской стратегии. Изменился стиль руководства, который стал имперским и диктаторским. Контакты с зарубежными лидерами происходят, но это улица с односторонним движением. Другие правительства часто просто информируются о политике США. Высшие американские чиновники живут в своем мирке, они редко лицом к лицу встречаются с соотечественниками за океаном, не говоря уже об иностранцах. «Когда мы встречаемся с американскими руководителями, они говорят, мы слушаем – мы редко спорим с ними или говорим то, что думаем, потому что они просто не поймут. Они просто повторяют нам американскую позицию – как турист за границей, который считает, что если он будет говорить громче и медленнее, его лучше поймут», – говорил мне один старший политический советник из ведущей европейской страны.

«Даже когда крупный чиновник из иностранного правительства имеет дело с администрацией США, – пишет твердый сторонник Америки Кристофер Паттен, вспоминая о своем опыте на посту комиссара ЕС по внешней политике, – надо помнить, что ваша роль второстепенная: сколь бы учтивыми ни были ваши хозяева, вы зависите от них, ваша задача – излучать рвение в надежде уйти, унося с собой их благословение ваших начинаний… В интересах скромного лидерства, к которому президент Буш обоснованно стремится, некоторым его помощникам иногда было бы полезно приходить на прием к самим себе!» Паттен продолжает: «Посещая международные встречи за рубежом, сотрудники американской администрации прибывают туда с такой свитой, которой позавидовал бы и персидский царь Дарий. Реквизируются целые отели, жизнь в городах замирает, невинных прохожих сбивают с ног люди с бычьими шеями и пластиковыми проводами спецсвязи в ушах. Это не тот спектакль, который покоряет сердца и души».

Со стороны кажется, что американские руководители понятия не имеют о мире, которым намерены управлять. «Существует две формы переговоров, одна с участием американцев, другая без них», – говорит Кишор Махбубани, бывший министр иностранных дел Сингапура и посол этой страны в ООН. Из-за того что американцы живут «в коконе», они не видят «резкого изменения позиций всего мира в отношении Америки».

* * *

Америка была самой сильной страной в мире, когда она предложила создать Лигу Наций для урегулирования международных отношений после Первой