Внутренний СССР - Иудин грех ХХ съезда

Как видите, это Христианство существенно отличается от церковно-сектантского.

[88] Созданный по инициативе В.И.Ленина III Коммунистический интернационал.

[89] Тоже “невинная” жертва сталинских репрессий — наше дополнение при цитировании.

[90] Возможно в цитируемом источнике опечатка: должно быть «является»?

[91] «Я, Валерий Николаевич Емельянов, потомственный москвич, родился в Москве 24 мая 1929 года, а 16 октября 1941 года стал свидетелем массового бегства жидов из осаждённой Москвы, так как жил в начале Владимирки — дороги на восток. Семь членов рабочего заслона, остановившиa под железнодорожным мостом бегущих для досмотра, обнаружили среди рулонов мануфактуры и прочего дефицитного, по тем временам товара, наворованного у государства, целые кастрюли, набитые золотыми монетами царской чеканки, кольцами и прочими драгоценностями, чемоданы с пачками денег в банковской упаковке. По приказу Сталина любой вооружённый рабочий заслон мог на месте расстрелять подобных лиц по законам военного времени, тем более — осадного положения. Но для рабочих это было настолько необычно и неожиданно, что они сообщили на Лубянку. Оттуда быстро приехали чекисты, тоже из жидов, разоружили всех семерых рабочих, уложили ничком на косогор и расстреляли в затылок, а жидовские беженцы спокойно поехали по шоссе Энтузиастов (Владимирке) дальше со всем награбленным. Потрясённый Валерий дал себе мальчишескую клятву — разобраться: почему рабочих расстреляли, а буржуев отпустили» (Из авторского предисловия к “Десионизации”).

О такого рода фактах Н.С.Хрущёв, характеризуя сталинскую эпоху, в своём докладе ХХ съезду не сообщает.

[92] В Информационной базе ВП СССР этот файл включён в каталог “Других авторов”.

[93] К тому же есть ещё некоторые аспекты символичности иносказания:

· железная дорога — это сеть, своего рода матрица возможных перемещений, в которой может течь политика от одного качества организации жизни общества и людей в нём к другим качествам;

· «мастерские» — главные, т.е. глобальной значимости — если в аспекте политики.

[94] Именно их И.В.Сталин на октябрьском 1952 г. пленуме ЦК, проходившем после XIX съезда, обвинил в готовности капитулировать перед капиталистами. К.М.Симонов об этих обвинениях И.В.Сталина в адрес В.М.Молотова и А.И.Микояна вспоминает так:

«Главной особенностью речи Сталина было то, что он не счёл нужным говорить о мужестве или страхе, решимости или капитулянтстве. Всё, что он говорил об этом, он привязал конкретно к двум членам Политбюро, сидевшим здесь же, в этом зале, за его спиною, в двух метрах от него, к людям, о которых я, например, меньше всего ожидал услышать то, что говорил о них Сталин.

Сначала со всем этим синодиком обвинений и подозрений, обвинений в нестойкости, подозрений в трусости, капитулянтстве он обрушился на Молотова. Это было настолько неожиданно, что я сначала не поверил своим ушам, подумал, что ослышался или не понял. Оказалось, что это именно так. Из речи Сталина следовало, что человеком, наиболее подозреваемым им в способности к капитулянтству, человеком самым в этом смысле опасным был для него в этот вечер, на этом пленуме Молотов, не кто-нибудь другой, а Молотов. (…)

Я так и не понял, в чём был виноват Молотов, понял только то, что Сталин обвиняет его за ряд действий в послевоенный период, обвиняет с гневом такого накала, который казалось, был связан с прямой опасностью для Молотова, с прямой угрозой сделать те окончательные выводы, которых, памятуя прошлое, можно было ожидать от Сталина. В сущности, главное содержание своей речи, всю систему обвинений в трусости и капитулянтстве, и призывов к ленинскому мужеству и несгибаемости Сталин конкретно прикрепил к фигуре Молотова: он обвинялся во всех грехах, которые не должны иметь места в партии, если время возьмёт своё и во главе партии перестанет стоять Сталин.

При всём гневе Сталина, иногда отдававшем даже невоздержанностью, в том, что он говорил, была свойственная ему железная конструкция. Такая же конструкция была и у следующей части его речи, посвященной Микояну, более короткой, но по каким-то своим оттенкам, пожалуй, ещё более злой и неуважительной.

В зале стояла страшная тишина. На соседей я не оглядывался. Но четырёх членов Политбюро, сидевших сзади Сталина за трибуной, с которой он говорил, я видел: у них у всех были окаменевшие, напряженные, неподвижные лица. Они не знали, так же как и мы, где и когда и на чём остановится Сталин, не шагнёт ли он после Молотова и Микояна на кого-то ещё. Они не знали, что ещё предстоит услышать о других, а может и о себе. Лица Молотова и Микояна были белыми и мёртвыми. Такими же белыми и мёртвыми эти лица оставались тогда, когда Сталин кончил, вернулся сел за стол, а они — сначала Молотов, потом Микоян — спустились один за другим на трибуну, где только что стоял Сталин, и там — Молотов дольше, Микоян короче — пытались объяснить Сталину свои действия, поступки, оправдаться, сказать ему, что они никогда не были трусами, ни капитулянтами и не убоятся новых столкновений с лагерем капитализма и не капитулируют перед ним» (К.М.Симонов, “Глазами человека моего поколения. Размышления об И.В.Сталине”, Москва, издательство Агентства печати Новости, 1988 г., стр. 239 — 246, с изъятиями части текста, места которых отмечены многоточиями в скобках).

Тем не менее на ХХ съезде и В.М.Молотов, и А.И.Микоян капитулировали перед Н.С.Хрущёвым. Либо соблюли масонскую дисциплину?

Сам В.М.Молотов своё поведение на ХХ съезде объяснял поэту и публицисту Ф.И.Чуеву (1941 — 1999) так:

«— О том, что Хрущёв выступит с таким докладом на ХХ съезде, нам было известно. Я пытался выступать по югославскому вопросу с критикой позиции Хрущёва в 1955 году, но меня товарищи не поддержали, а всё-таки я пользовался некоторым авторитетом в партии. потом, правда сказали, что я был прав. Вот Ленин — огромный авторитет, и многие понимали, что надо идти за Лениным. Через десять лет Сталин завоевал огромный авторитет, стали идти за Сталиным. Вон Ярославский, в каких только группировках не был, а потом сказал: “Всё. Больше меня никуда не затянут, пойду за Сталиным, это наверняка”. А после Сталина многие растерялись: куда идти?

22.04.1970

— Когда Хрущёва зачитал доклад на ХХ съезде, я был уже совсем в стороне. Не только в министерстве… От меня старались подальше держаться. Только на заседаниях доложат…

— Часто задают вопрос: почему на ХХ съезде вы не выступили против Хрущёва? Ваша группа?

— Я думаю, должен дать ответ на этот вопрос нашей партии. Тогда я это очень обдумывал с разных сторон. Не готова была партия к этому. Нас бы просто вышибли. Я надеялся, что, оставаясь в партии, мы понемногу выправим положение. А тогда бы это неожиданно было, если бы мы встали, никто не поддержал бы. Нет, никто. Надо было подготовиться немного.

У меня другое мнение. Я единственное, что сообщу, — кое-какие мои поправки были приняты по вопросу о социализме, но коренным образом я вопроса не выдвигал. И опасность была в том, что и в нашей группе, довольно пёстрой по своим установкам, фактически пёстрой, мог произойти раскол, ничего хорошего не обещавший, так как дело для партии в целом было не подготовлено.

— А доклад Хрущёва обсуждали на Политбюро?

— Обсуждали. Большинство поддержало. Безоговорочно.

— В народе критика Сталина не была подготовлена, а наверху это, видимо, уже было готово?

— Это не поддерживалось открыто, а фактически тянулись к этому. Тянулись, да. Неустойчивость была в этих вопросах.

До сих пор ведь многие одобряют этот доклад. В лучшем случае мог произойти раскол — я этого тоже боялся. Его залечить было бы очень трудно.

В партии это как раз было раскручено под настроение. Я считаю, что при том положении, которое тогда было, если бы мы, даже я выступил с такими взглядами, нас бы легко исключили. Это вызвало бы, по крайней мере, в некоторых слоях партии раскол. И раскол мог быть очень глубоким. Вот Тевосян, тогдашний министр чёрной металлургии, он мне кричал: “Как это так? Как это так?” Он сталинист, да. То же самое Юдин, посол в Китае. Вот они двое ко мне подходили на съезде.

Лучше признайте! некоторые, стоящие примерно на такой же точке зрения, предъявляют Молотову обвинение: “А чего же вы молчали на ХХ съезде?” Значит это не так просто. А разве правильно было молчать? Так нельзя просто. Молчание — знак согласия, обыкновенно говорят. Вот и получилось, что молчал, значит, согласился. Никто, даже противники, в том-то и дело, не могут мне предъявить, что я был согласен с Хрущёвым, а вот, что промолчал, — это факт. (Л.М.Каганович в беседе 7 октября 1989 года сказал мне, что Молотов, Ворошилов и он не согласились с закрытом докладом Хрущёва на ХХ съезде, с которым Хрущёв дал им возможность бегло ознакомиться в перерыве между заседаниями. “Президиум ЦК не поручал Хрущёву выступать с этим докладом, как он утверждал в своих мемуарах, — говорит Каганович, — он сам взял на себя это. И мы тогда не выступили открыто лишь потому, что не хотели раскола партии” — Ф.Ч.)