Без демократии не получится. Сборник статей, 1988–2009 - Егор Тимурович Гайдар

навевают нечто из начала 1950-х. Призыв «Надо заставить большой бизнес поделиться с народом» напоминает булгаковское «Сдавайте валюту!». Невнятица с тем, кто и где именно писал этот текст, показывает, что профессионализм кадров за последние десятилетия во многом утрачен. Трудно не согласиться с самокритичными словами авторского коллектива: «И, перефразируя знаменитые слова Сталина, сказанные в конце июня 1941 года, мы свое дело прос…ли». Где уж тут поймать Басаева!

История, как писал Маркс, повторяется. И действительно в виде фарса. Правда, опыт полутора веков, прошедших со времени написания Марксом этих строк, показал, что и фарс может быть кровавым. Именно поэтому считаю своим долгом высказаться по существу вопроса.

В картине мира, нарисованной в письме, два жестко разграниченных периода. Период, когда президент Ельцин со своими реформаторами проводил антинародную политику. И период новой власти, когда жизнь наконец стала налаживаться. Вторая эпоха рождается прекрасной, как Афродита, — и непосредственно из морской пены. К сожалению, и люди, и экономико-политические системы рождаются мучительнее.

На деле периоды российской истории неразрывно связаны. Чтобы существовала эффективная рыночная экономика, в которой доминируют частная собственность, свободные цены, конвертируемая валюта и шестой год кряду продолжается экономический рост, нужно было провести либеральные реформы на руинах советской системы. Трудно представить себе мир, в котором возможен прыжок из осени 1991 года, когда Советский Союз обанкротился, признал себя неспособным выполнять обязательства по 100-миллиардному долгу, когда валютные резервы были равны нулю, — прямо в 1999/2000 год.

Любому трезвомыслящему человеку понятно, что структурные реформы дают позитивный результат с временным лагом. Сегодня очевидно, что экономический рывок США в 1990-х годах тесно связан с преобразованиями, проведенными за десять лет до этого при Рейгане, — дерегулированием, налоговой реформой. Откуда убежденность, что мы в этом отношении исключение, — понять невозможно. Сколь ни различны личные качества, убеждения, приоритеты, политическая стилистика первого и второго президентов России, все же ельцинский и путинский периоды нашей истории — часть единого процесса политико-экономической трансформации.

Один из ключевых тезисов письма — вина либералов. Некоторые участники дискуссии говорят о ней, потирая руки от восторга. Поражение всегда неприятно. Не снимаю с себя ответственности за него. Но делать из нашего поражения на выборах вывод о крахе либерализма в России — неумно.

Проигранная битва — не проигранная война. Сколько раз либерализм хоронили — и после поражения ДВР на выборах 1995 года, и во время правительства Примакова. Тогда тоже было опубликовано немало покаянных текстов. Но российский либерализм, как птица Феникс, все норовит восстать из пепла. Видимо, потому, что спрос на политическую и экономическую свободу в России есть. Значит, будет и предложение.

В цикличности успехов и неудач либеральных сил Россия не уникальна. Польские демократы и либералы победили в 1989 году и потерпели поражение в 1993-м, добились успеха в 1997 году и опять проиграли в 2001-м. Все это несмотря на то, что экономические реформы были успешными, а уровень жизни намного вырос. В 2001 году, после того как реформаторский «Союз свободы» не прошел в парламент, в Польше немало было написано о крахе либерализма. Через два года лидер, сформировавший правительство посткоммунистической партии, признал, что либеральному курсу нет альтернативы. Сама партия распалась. Обновленное либеральное крыло политического спектра — «Гражданский союз» — пользуется поддержкой 25–30 процентов населения и имеет неплохие шансы на следующих выборах. Да, для этого польским коллегам пришлось перестроить партию, найти новых людей и другую стилистику. Кто сказал, что подобная реорганизация либеральной части политического спектра невозможна в России?

Удивляет утверждение, содержащееся в письме, что социальная стабильность только и может быть основой всякой долгосрочной реформы. От хорошей жизни никто реформы не проводит. Как правило, их начинают, когда отступать некуда, старые структуры общественного устройства теряют эффективность или просто разваливаются. Говорить о социальной стабильности как предпосылке реформ, начатых после краха социализма и банкротства СССР, могут лишь люди, формирующие миф о былом процветании. Или — хуже того — сами верящие в этот миф.

Реформы многих травмируют материально, кого-то — психологически. Одни выигрывают, другие проигрывают. При этом люди в демократическом мире склонны считать улучшение жизни своей личной заслугой, а ответственность за неудачи предпочитают возлагать на правительство. Отсюда регулярные приливы и отливы политических симпатий в периоды глубоких реформ.

Часть развернувшейся дискуссии посвящена навязшему в зубах «во всем виноват Чубайс». Я, как и Чубайс, лучше многих знаю об ошибках, которые совершал, о компромиссах, на которые вынужден был идти. Оглядываясь назад, много раз пытался взвесить цену компромисса, цену ошибок, возможные последствия альтернативных решений. Многое из прошлого хотел бы поменять — и не раз писал об этом. Но каяться в чем-либо, тем более в сложившейся политической ситуации, считаю недостойным и контрпродуктивным.

До конца дней меня будут попрекать обесценившимися вкладами. Люди, потерявшие вклады, не обязаны разбираться в финансовой проблематике. Да и объяснять им все детали — занятие неблагодарное. Гораздо выгоднее указать виновного. Но кто-нибудь из авторов письма мог бы потрудиться и прочитать хотя бы два-три исследования по этой теме, вспомнить о «денежном навесе» — избыточном объеме денежной массы, порождающем дефицит в социалистической экономике. Нетрудно понять, что возможности спасения вкладов были ограничены спросом на деньги и унаследованными золотовалютными резервами, что с осени 1990 года шестнадцать центральных банков в республиках СССР имели возможность самостоятельно создавать ликвидность; можно поинтересоваться тем, где же на постсоветском пространстве удалось адекватно решить проблему вкладов. Выяснить, что — нигде. И лишь после этого пускаться в пафосные рассуждения о защите пенсионеров.

Могучая идея о том, что проблему решил бы выпуск государственных ценных бумаг, — продукт воспаленного воображения. В стране, объявившей себя банкротом, где доверие не только к госбумагам, но и к национальным деньгам равно нулю, новые ценные бумаги стоили бы дешевле тех листков, на которых они напечатаны. Государство еще долгие годы не могло бы их обслуживать. В подобной ситуации подавляющая часть населения за гроши избавляется от таких «филькиных грамот». Они быстро концентрируются в руках финансовых спекулянтов. Когда государственные финансы приходят в порядок, валютные резервы растут — выясняется, что вкладчики остались без сбережений, зато теперь налогоплательщики должны сотни миллиардов долларов владельцам нескольких крупных финансовых групп. Действительно, чтобы придумать такое, нужно было, говоря словами авторов письма, «пошевелить мозгами».

В России осенью 1991 года угроза голода, подобного пережитому во время первой русской революции, была реальностью одного-двух месяцев. Я не раз подтверждал это цифрами и фактами. Благодаря реформам и запуску рыночных механизмов угроза была отведена. И благополучно забыта. Как забыты «табачные бунты», отказ принимать павловские сторублевки, талоны на еду и многое