Вырождение международного правового порядка? Реабилитация права и политических возможностей - Билл Боуринг

политика разлучает людей…, мы должны заявить, что единственная реальная универсальность является политической: это универсальная связь всех тех, кто испытывает фундаментальную солидарность, всех тех, кто осознаёт, что их борьба — часть той самой борьбы, которая прорезает всё общественное строение. Говоря в терминах Бадью: универсальность (процедуры истины) может утвердиться только в облике такого разреза, радикального раздела, в самом сердце общественного тела»[565].

Есть ещё один способ понять этот момент, а именно что универсальность каждого из «поколений» прав человека есть не что иное, как последствие всемирно-исторических революционных событий, которые их породили и истиной которых они являются, независимо от того, что случилось с этими революциями в последующем. Поэтому также универсальность этих прав человека гарантируется их политическим содержанием: каждое было совершенно не предсказанным и непредсказуемым. Кроме того, конкретные права, составляющие каждое поколение, с неизбежностью становятся простым процедурным или техническим формализмом, пока новая политическая борьба не вернёт им содержание.

Жижек разъясняет свою точку зрения в одном из последних, сильно провокационных, кратких очерков в «Нью лефт ревью», в значительной степени представляющем собой извлечение из его последней книги, массивного «Параллаксного видения». В первом параграфе этого очерка вопрос ставится так:

«Современные обращения к правам человека в наших либерально-капиталистических обществах обычно покоятся на трёх предположениях. Во-первых, что такие обращения функционируют в противовес к формам фундаментализма, который натурализировал бы или эссенциализировал бы контингент, исторически обусловленные черты. Во-вторых, что два самых основных права — это свобода выбора и право посвятить жизнь погоне за удовольствиями (а не пожертвовать ею по некой высшей идеологической причине). И, в-третьих, что обращение к правам человека может образовать основание для защиты против „превышения власти“»[566].

Это действительно весьма точно как описание общей тенденции дискурса прав человека, которую Жижек верно распознаёт в работе Майкла Игнатьева — «деполитизированная гуманитарная политика „прав человека“ как идеология военного интервенционизма, обслуживающего определённые экономико-политические цели»[567]. Права человека, согласно этому описанию, не более, чем морализующее самооправдание индивидуалистического обособления или часто связанное с ним политическое бездействие перед лицом грубого беззакония и несправедливости.

Жижек не возвращается к конкретной проблематике прав человека, пока не пишет далее в этой статье:

«На ещё более общем уровне, мы могли бы проблематизировать оппозицию между универсальными (дополитическими) правами человека, имеющимися у всякого человека „как такового“, и определёнными политическими правами гражданина или члена конкретного политического сообщества. В этом смысле, Балибар выступает за „обращение исторических и теоретических отношений между «человеком» и «гражданином»“, которое происходит через „объяснение, что человека делает гражданство, а не гражданство — человек“[568]. Балибар имеет здесь в виду видение Ханной Арендт положения беженцев: „Концепция прав человека, основанная на допущении о существовании отдельной человеческой особи как таковой, рухнула в тот самый момент, когда те, кто исповедовал веру в неё, впервые столкнулись с людьми, которые действительно потеряли все другие качества и определяющие отношения, за исключением того, что они биологически ещё принадлежали к роду человеческому“[569]»[570].

Этот отрывок может быть прочитан как беспощадный выпад против всякой попытки отделить права человека от породивших их политических событий. Иррациональная и антиисторическая фантазия о «дополитических» правах человека, свойственных людям только по их человеческому достоинству, рушится уже в случае маленьких детей, тех, кто страдает старческим слабоумием или находится в долгосрочной коме, и тому подобных. Не может быть никакого иного заключения, кроме как признать, что изъятый из своего исторического и общественного контекста перестаёт быть человеческой особью. Человеческая особь, которая может быть субъектом прав человека, участвует также и в том, что Маркс называл «родовой жизнью».

Процитированный отрывок из Ханны Арендт ведёт, по Жижеку:

«…Прямо к Агамбенову понятию homo sacer[571], человеческое бытие которого сведено к „голой жизни“. В должной гегелевской диалектике общего и особенного именно когда человек лишается особенной социально-политической идентичности, обусловливающей его определённое гражданство,— тем же шагом — он перестаёт признаваться или рассматриваться как человек. Как ни парадоксально, я лишаюсь прав человека в тот самый момент, когда меня сводят к человеческой особи „вообще“, и таким образом становлюсь идеальным носителем тех „универсальных прав человека“, которые принадлежат мне независимо от моей профессии, пола, гражданства, религии, этнической идентичности и т. д.»[572].

Подозреваю, что под «определённым гражданством» Жижек не имеет в виду неотъемлемую наделённость конституционными правами. Из всего параграфа в целом ясно, что он говорит о человеческой особи, неким образом помещённой вовне человеческого общества. Таким образом, он мог бы с готовностью (почему бы и нет?) дополнить этот список, опираясь на исторический контекст. В моём прочтении человек становится действительно человеком, участником восстановления универсального, политического содержания прав человека, в момент участия в коллективных проектах эмансипации.

Жижек напоминает о «диалектическом обращении» Жака Рансьера:

«„Когда они бесполезны, с ними делают то же, что склонные к благотворительности делают со своей старой одеждой. Их отдают бедным. Те права, которые кажутся здесь бесполезными, отправляют за рубеж, наряду с медикаментами и одеждой, людям, лишённых медикаментов, одежды и прав“. Но они не оставляют за собой пустоту, ибо „политические имена и политические места не терпят полной пустоты“. Нет, пустоту заполняет кто-то или что-то ещё: если страдающие от жестоких репрессий неспособны утвердить права человека, своё последнее убежище, то кто-то ещё должен унаследовать их права, чтобы утвердить их у себя. Это — то, что называют „правом на гуманитарное вмешательство“ — правом, которое некоторые нации присваивают к предполагаемой выгоде преследуемого населения и очень часто вопреки мнению самих гуманитарных организаций. „Право на гуманитарное вмешательство“ можно описать как своего рода „возвращение отправителю“: вышедшие из употребления права, которые отправлены бесправному, возвращаются отправителям»[573].

Что характерно, Жижек следует этой диалектике:

«Итак, выражаясь по-ленински: то, что „права человека страдающих жертв Третьего мира“ фактически означают сегодня, в господствующем дискурсе,— это право самих Западных держав на политическое, экономическое, культурное и военное вмешательство в странах Третьего мира по своему выбору, во имя защиты прав человека»[574].

Здесь важно отметить фразу «в господствующем дисурсе». Жижек вполне в курсе того, что пока он описал только буржуазное присвоение дискурса прав человека. Его заключение поэтому мучительно до чрезвычайности:

«Далеко не дополитические, „универсальные права человека“, собственно, обозначают точное пространство политизации; что они составляют — это право на универсальность как таковую — право политического агента утверждать своё радикальное несогласие с собой (в своей особенной идентичности), ставить себя как «лишнего», не имеющего надлежащего места в общественном строении; и таким образом как агента универсальности самого́