Николай Добрюха - Как убивали Сталина

В качестве примера, — продолжает Таль, — приведём некоторые выдержки из отдельных контрреволюционных писем, получаемых Сосновским.

Классовый враг, спрятавшийся под инициалами «А. Н.», пишет Сосновскому: «Хотелось бы, чтобы Вы осветили в Ваших статьях слова Мануильского на VII конгрессе Коминтерна: «Только теперь (через 18 лет после революции) мы можем поставить перед собой во всю величину в центре всех наших помыслов и дел заботу о человеке»… Социализм для человека, а не наоборот… Так ли это? Ведь пока всё наоборот. Везде такой бюрократизм, такое бездушное сухое отношение к человеку. Кажется, личность человека, его культурность, моральные качества не имеют никакого значения, наоборот, везде и во всём играет решительную роль «что-либо социальное» или дореволюционное прошлое как человека, так и его родичей по восходящей и нисходящей линии… «Так сказать, чистота арийского происхождения…».

Таким образом оказывается, что новые чудотворцы — это пролетариат по крови пролетарской и плоти… Боже мой, какой ужас! <…> Девяносто процентов всего мира не знает ещё учения Маркса — Ленина — Сталина. Горькая, горькая участь ждёт эти девяносто процентов грешников перед большевистской праведностью в СССР… Они не знают, сколько слёз и страданий, унижений, угнетений и позора создаёт это варварское средневековье, эта фашистско-большевистская чистота арийской крови… Они не знают, что коммунизм — ортодоксальная религия самых бездушных аристократов, чиновников, людей, сочетающих чистоту пролетарской крови с лицемерными живыми богами… Они не знают, что такое лицемерие новых фарисеев, новых сановно-чванливых праведников!!!»

<…>Некто Корнеев утверждает, обращаясь к Сосновскому, что «Вы лучше меня (пожалуй) знаете, как трудно в нашей стране добиться справедливости»… «В нашей стране свободомыслящий, подлинный идейный и независимый человек это — белая ворона»… Я всё больше и больше убеждаюсь в том, что в нашей стране самоубийство является единственным средством реабилитации и разоблачения трубманов».

Служащий Боуден из Днепропетровска: «Мне кажется, что печать имеет право цитировать или пересказывать антисоветские выступления врагов с тем, чтобы этих врагов разоблачать».

Неизвестный контрреволюционер в своём анонимном письме пишет: «В газете от 1 сего июня в заметке «Непоправимая ошибка» Вы задеваете очень большой вопрос. Описанный Вами случай не единственный, в газетах были отмечены несколько других случаев самоубийства затравленных работников. Но в газеты попадают подобные случаи весьма редко, в жизни же их миллион. В каждом месте, на каждом производстве Вы найдёте массу затравленных людей. При всём моём уважении к правящей партии и к профсоюзу я должен сказать, что если всех этих деятелей просеять на хорошем аппарате, то останется, может быть, не более десяти процентов здоровых и плодородных зёрен, а на девяносто процентов будет совершенно негодный отсев. Кто идёт обычно в партию? Идейных людей идёт мало, остальные шкурники. Чем же занимаются эти шкурники? Склокой, шпионажем, сыском, доносами и всякими иными подлыми делами…<…> Во всех учреждениях введены парторги. Чем же они занимаются? <…>Они ищут для себя отдушины во всём противоположном. Им надо чем-то оправдать своё существование, и вот они пускаются во всю прыть на всякие гадости. <…> Наши газеты занимаются подхалимством и лакейничанием перед всеми и каждым стоящим у власти. Наша пресса не допускает никакой критики, а исповедует только «самокритику». И даёт её. <…> Здравия желаем!!! Так точно!!! <…> Кошмар, кошмар, великий кошмар!»

Сплошная контрреволюционная галиматья в письме махрового врага Советской власти, подписавшегося «И. Кор». В связи со статьёй Сосновского «Непоправимая ошибка» этот его корреспондент пишет: «Эти махровые, пышные цветы подлости, подхалимства отравляют не только жизнь Нескучаевым, но и сотням, тысячам других честных людей у нас в Союзе. <…> Вы, безусловно, правы. Режим царской России создавал условия для пышного развития исправничества и губернаторства с их беззаконием и беззастенчивым угнетением широких масс. Но скажите, пожалуйста, на какой основе возникли, живут и благоденствуют «трепачи» уездного, областного и даже всесоюзного — мирового масштаба? Почему здесь Вы говорите, что личности виноваты, а не режим? <…> Такими, как Штанько, заполнены все советские учреждения, нет ни одного советского учреждения, где бы не было своих Штанько… Почему же всё это существует? И режим этот поголовно везде, начиная с острова Врангеля и кончая Кремлём. <…> Наши газеты пишут о режиме в Польше, который создал концентрационный лагерь в Картуз-Березе на 5 тыс. человек! О, ужас, срам, позор! Лагерь! На пять тысяч человек! Это каторжный режим! Ну, а у нас, тов. Сосновский, нет этих лагерей? Мы чисты, как голуби: «Гром победы раздавайся!» И что значит польский лагерь на пять тысяч человек с нашими мировыми масштабами?»

Нагло и цинично излагает всю свою контрреволюционную историю осуждённый по делу трудовой крестьянской партии (ТКП) Серёжников. Этот враг открыто в своём письме позволяет себе гнусные выпады против Советской власти и партии, их руководящих органов, против коллективизации, восхваляет правых оппортунистов и особенно гнусно инсинуирует против НКВД, обвиняя его органы в терроре, пытках и провокации. Вот некоторые выдержки из письма этого распоясавшегося врага, осмеливающегося просить своего освобождения у Советской власти, как якобы уже искупившего свою вину: «Ни режим тюремной камеры, ни подвалы ГПУ не заставили меня признаться в том, в чём я не был виновен. Мы — уцелели, хотя побуждение покончить с собой было у многих и многих (в том числе и у меня). <…> Издерганные тюрьмой нервы рисовали картины одна хуже другой… Между тем следователь искусно играл на чувствах»…

Описывая процесс признания им необходимости подтвердить свою «мнимую вину», Серёжников пишет: «<…> Партия ищет выхода и оправдания своих ошибок с принудительной коллективизацией и решила пожертвовать рядом спецов, обвинив их в саботаже и вредительстве делу коллективизации. <…> Посулы сразу облегчить режим, дать свидание и возбудить ходатайство о выпуске, перспектива спасти семью — пересилили нравственную чистоплотность и привели к тому, что я попросил бумаги и написал признание… <…> в 1925 г. Рыков А. И. провёл свой проект 77 млн. фонда на «реорганизацию крестьянского хозяйства», и этот фонд мы использовали со знанием дела и добросовестно. В два-три года мы заложили очаги культурного крестьянского хозяйства, и оно пустило корни и уже показало себя к 1928 г. <…> Но вот гром с неба, появление нового курса, шквал принудительной коллективизации на селе, забраковка всего дела нашего, смена руководства (Рыков, Смирнов А. П., Томский и др.), появление на сцене «ТКП» и всё последующее»…

Двое сотрудников научно-исследовательского института птицепромышленности Наркомпищепрома СССР Бояркин и Гармаш настоятельно просят Сосновского разоблачить в печати их директора Лосева, обвиняемого в антипартийных поступках. При этом они просят Сосновского опубликовать стихотворение, в котором «все слова соответствуют действительности». Приведём лишь некоторые места из этого контрреволюционного стихотворения:

«У Наркомата ПищепромаЕсть птицеводства институт,там у директора в хоромахДела чудные вопиют…Там крепостное время в праве,Людей там купят, продадут,А кто продасться не захочет,Законы тотчас подведут…»

Необходимо добавить, что письма, которые действительно заслуживают внимания и требовали вмешательства редакции «Известий», как правило, игнорировались и вместе с контрреволюционной перепиской Сосновского сваливались в архив. Злостнейшие контрреволюционные письма не сдавались в НКВД (по установленному порядку), а собирались в папках у Сосновского.

Мне кажется, что в порядке очистки аппарата редакции «Известий» следует освободить Сосновского, который и теперь не нашёл ничего лучшего, как представить никуда не годную жульнически протаскивающую прославление Троцкого статью.

Прошу это санкционировать.

7/IX Б. Таль»

Санкцию «освободить Сосновского» дали быстро, а вскоре выдали и санкцию… на его арест. Такой была только 1-я реакция на послание Хрущёва «лично тов. Н. И. Ежову»…