Вадим Роговин - 1937

После убийства Кирова ни одного террористического акта не произошло. И это в стране, где при царском режиме были совершены десятки покушений на царей, их сановников и жандармов. «Нельзя же пользоваться без конца трупом Кирова для истребления всей оппозиции,— писал в этой связи Троцкий.— …Новый процесс выдвигает поэтому новые обвинения: экономический саботаж, военный шпионаж, содействие реставрации капитализма, даже покушение на „массовое истребление рабочих“» [290].

Отмечая, что на предыдущем процессе об этих зловещих преступлениях ничего не говорилось, Троцкий писал: «Никто не мог понять до сих пор, как и почему Радек и Пятаков, уже изобличённые как „сообщники“ обвиняемых по делу 16-ти на предварительном следствии, не были своевременно привлечены (к данному делу.— В. Р.). Никто не мог понять, каким образом Зиновьев, Каменев, Смирнов и Мрачковский ничего не знали о международных планах Радека и Пятакова (ускорить войну, расчленить СССР и пр.). Люди, не лишённые проницательности, считали, что эти грандиозные планы, как и самая идея „параллельного центра“ возникли у ГПУ уже после расстрела 16-ти, чтоб подкрепить одной фальсификацией другую. Оказывается, что нет. Радек заблаговременно, ещё осенью 1932 года, сообщил Ромму [291], что троцкистско-зиновьевский центр уже возник, но что он, Радек, и Пятаков в этот центр не вошли, а сохраняют себя для „параллельного центра с преобладанием троцкистов“. Общительность Радека является, таким образом, провиденциальной. Этого не надо, однако, понимать в том смысле, будто Радек осенью 1932 г. действительно говорил Ромму о параллельном центре, как бы предвидя грядущие заботы Вышинского в 1937 году. Нет, дело обстоит проще: Радек и Ромм под руководством ГПУ строили ретроспективно в 1937 году схему событий 1932 года. И надо сказать правду: плохо строили» [292].

Ещё более нелепым судебным ляпсусом Троцкий считал сообщение Ромма о передаче им Седову от Радека «подробных отчётов как действующего, так и параллельного центров». «Отметим это драгоценное обстоятельство! — писал Троцкий.— Ни один из 16-ти обвиняемых, начиная с Зиновьева и кончая Рейнгольдом, который знал всё и доносил на всех, ничего решительно не знал в августе 1936 г. о существовании параллельного центра. Зато Ромм уже с осени 1932 года был вполне в курсе идеи параллельного центра и дальнейшей её реализации. Не менее замечательно и то, что Радек, который не принадлежал к основному центру, посылал тем не менее „подробные отчёты как действующего, так и параллельного центров“» [293].

Отмечая, что, согласно показаниям подсудимых, «троцкисты» беспрекословно выполняли все директивы Троцкого, Виктор Серж писал: «Левая оппозиция включала убеждённых борцов, но она не имела „вождя“ и выступала против самой идеи вождизма. Действительные троцкисты в сталинских тюрьмах, даже если они принимали этот ярлык из уважения к „Старику“ (так они называли Троцкого.— В. Р.), тем не менее не брали ни одну из его идей на веру, а критически исследовали их. Сама идея авторитарных „директив“ была продуктом извращённого воображения (сталинистов)» [294].

В показаниях Радека, Сокольникова и Пятакова была изложена следующая версия. Троцкий вёл переговоры с заместителем председателя нацистской партии Гессом. Ссылаясь на эти переговоры, Троцкий сообщил «центру», что в 1937 году планируется нападение Германии на СССР [295]. В этой войне, как считал Троцкий, Советский Союз неизбежно потерпит поражение, при котором «в руинах советского государства погибнут и все троцкистские кадры». Чтобы уберечь эти кадры от гибели, Троцкий заручился обещанием вождей третьего рейха допустить троцкистов к власти, в свою очередь обещав им за это «компенсацию»: предоставление концессий и продажу Германии важных экономических объектов СССР, поставку ей сырья и продовольствия по ценам ниже мировых и территориальные уступки в форме удовлетворения германской экспансии на Украине. Аналогичные уступки предполагалось сделать и Японии, которой Троцкий обещал передать Приамурье и Приморье на Дальнем Востоке и обеспечить нефтью «на случай её войны с США». Чтобы ускорить поражение СССР, Троцкий поручил «центру» подготовить ряд важнейших промышленных предприятий к выводу из строя в начале войны. Радек и Сокольников «завизировали мандат Троцкого» на переговоры с фашистскими державами и в беседах с германскими и японскими дипломатическими представителями подтвердили поддержку «реальными политиками» в СССР позиции Троцкого [296].

Особенно словоохотливо излагал эту версию Радек, которого Вышинский аттестовал как «хранителя в антисоветском троцкистском центре портфеля по внешней политике» и «одного из виднейших и, надо отдать ему справедливость, талантливых и упорных троцкистов… Он один из самых доверенных и близких к главному атаману этой банды — Троцкому — людей» [297] (выражение «атаман банды» Вышинский заимствовал из статьи самого Радека, опубликованной в дни процесса 16-ти).

В последнем слове Радек не скупился на предостережения, обращённые не только к троцкистам, но и, как он выражался, к «полутроцкистам, четвертьтроцкистам, троцкистам на одну восьмую», к людям, которые «нам помогали, не зная о террористической организации, но симпатизируя нам, людям, которые из-за либерализма, из-за фронды партии, давали нам эту помощь… Всем этим элементам перед лицом суда и перед фактом расплаты мы говорим: кто имеет малейшую трещину по отношению к партии, пусть знает, что завтра он может быть диверсантом, он может быть предателем, если эта трещина не будет старательно заделана откровенностью до конца перед партией». Ещё более угрожающе звучали слова Радека в адрес «троцкистских элементов» за рубежом, которых он предостерегал, что «они будут расплачиваться своими головами, если не будут учиться на нашем опыте» [298]. Эти слова были вскоре подтверждены кровавыми акциями сталинистов в Испании (см. гл. XLIII).

Вместе с тем, в ответ на оскорбления со стороны прокурора Радек дважды сказал больше, чем требовалось Вышинскому. После слов Радека о мучительных сомнениях, которые он испытывал, получая директивы Троцкого, прокурор задал ему вопрос: «Можно ли… всерьёз принимать то, что вы тут говорили о своих сомнениях и колебаниях?» В ответ на это Радек позволил себе огрызнуться: «Да, если игнорировать тот факт, что о программе заговорщиков и об указаниях Троцкого вы узнали только от меня, тогда, конечно, принимать всерьёз нельзя» [299].

Ещё более двусмысленно выглядело заявление Радека в последнем слове, когда он коснулся характеристики Вышинским подсудимых как «банды уголовных преступников, ничем или, в лучшем для них случае, немногим отличающихся от бандитов, которые оперируют кистенем и финкой в тёмную ночь на большой дороге» [300]. По этому поводу Радек заявил: «Процесс показал кузницу войны, и он показал, что троцкистская организация стала агентурой тех сил, которые подготовляют новую мировую войну. Для этого факта какие есть доказательства? Для этого факта есть показания двух людей — мои показания, который получал директивы и письма от Троцкого (которые, к сожалению, сжёг) и показания Пятакова, который говорил с Троцким. Все прочие показания других обвиняемых, они покоятся на наших показаниях. Если вы имеете дело с чистыми уголовниками, шпиками, то на чём можете вы базировать вашу уверенность, что то, что мы сказали, есть правда, незыблемая правда?» [301]

Некоторые «сбои» были и в показаниях других подсудимых. Так, Муралов, признав своё участие в подготовке покушений на Молотова и Эйхе, упорно отрицал показания Шестова, согласно которым он, Муралов, давал указания о подготовке террористического акта против Орджоникидзе [302].

Пятакову, который был фактическим руководителем тяжёлой промышленности (он намного превосходил Орджоникидзе по техническим и экономическим знаниям), было поручено подробно развить версию о вредительстве на промышленных предприятиях. Хотя он вёл себя на суде достаточно сговорчиво, именно с его показаниями оказался связан просчёт следствия, более существенный, чем даже эпизод с отелем «Бристоль» на предыдущем процессе.

Ещё 15 сентября 1936 года Троцкий обратился к мировому общественному мнению с предупреждением: после политического крушения первого процесса Сталин вынужден будет поставить второй, на котором ГПУ попытается перенести операционную базу заговора в Осло [303]. Как бы в исполнение этой гипотезы Пятаков показал, что в декабре 1935 года, во время своей служебной командировки он был переправлен из Берлина в Осло на самолете, предоставленном германскими спецслужбами. О том, что данная версия выдумана от начала до конца, свидетельствовали не только разоблачения, широко распространившиеся в мировой прессе, но и секретное донесение Зборовского, который сообщал: в осторожной беседе с Седовым ему удалось установить, что после отъезда из СССР Троцкий никогда с Пятаковым не встречался [304].