Соединенные Штаты в период Реконструкции и Позолоченного века, 1865-1896 гг - Unknown Author

животных - привели к реакции, которая все больше укрепляла границы и рубежи. Американский национализм нашел свое выражение в нативизме, тарифах и ограничениях на иммиграцию.

В 1890-х годах в стране возникло огромное напряжение, вызванное социальными разломами, но то, что они оставили после себя, выявило важное идеологическое и практическое согласие относительно того, в каком направлении должна двигаться страна. Старые Соединенные Штаты с их малым правительством, местным самоуправлением и независимым производством исчезли. Те, кто наиболее твердо придерживался наследия свободного труда и святости независимого труда и домашнего очага, признали, что для их достижения необходимы новые средства. Когда-то независимый производитель и независимый гражданин были двумя сторонами одной медали; теперь же наемный труд и абсурдность свободы договора превратили якобы суверенного гражданина-республиканца в зависимого работника, зачастую неспособного обеспечить и защитить свой дом.

Практический поворот к правительству наиболее ярко проявился в новых городах, таких как Чикаго. Здоровье и благополучие городского дома никогда не могло быть полностью защищено без помощи мужей или умелой работы жен по дому. Они не могли гарантировать чистую воду и чистый воздух. Они не могли быть уверены в удалении отходов или нечистот. Они не могли защитить себя и своих детей от болезней. Постепенно, неполно, но неуклонно формировалась муниципальная система водоснабжения и канализации. По мере того как судьи ограничивали старые полномочия местных органов власти в рамках Salus populi, появлялись новые полномочия муниципальных комиссий и коммунальных служб. Без расширения правительственных полномочий городам - центру новой индустриальной экономики - грозила опасность стать непригодными для жизни.

1890-е годы стали переломным моментом в повороте к правительству. Обращаясь к правительству, особенно к федеральному, реформаторы присоединились к республиканцам-вигам и бизнесменам, которые хотели получить помощь и льготы, а также помочь обуздать разрушительную конкуренцию эпохи. Гровер Кливленд и Демократическая партия оставались последним бастионом местничества и малого правительства, но в кризис 1890-х годов даже Кливленд обратился к судам и армии, чтобы подавить труд, несмотря на возражения государственных и местных чиновников. Когда Уильям Дженнингс Брайан захватил партию и повернул ее в сторону реформ, идеологическая битва была фактически закончена. Старый либерализм не исчез. Либералы нашли себе пристанище в судебной системе, и неизбираемые судьи-международники боролись с реформами, принятыми Конгрессом и законодательными органами, хотя теперь борьба шла между ветвями власти, а не за власть самого правительства. Антимонопольщики и их оппоненты расходились во мнениях о том, что должно делать правительство и какая ветвь власти должна это делать.

Если Генри Адамс был пессимистичен и циничен после выборов 1896 года, то Уильям Дин Хоуэллс был на удивление обнадежен. Он обобщил настроение страны для журнала Harper's Monthly. Он сравнил настроения и надежды американцев в конце Гражданской войны с нынешним настроением страны. Он вспоминал, что прежние взгляды были довольно самонадеянными и наивными. Американцы были уверены, что республика свободного труда будет процветать. Они были уверены, что с уничтожением рабства они довели республику до совершенства. Однако последующие годы отрезвили их и обратили внутрь себя. Они стали более склонны к самоанализу, полны опыта, но не "болезненны или унылы".19

Когда Хоуэллс определял, "что мы понимаем под Америкой", его ответ в 1897 году оставался линкольновским. Каким бы ни был ответ на вопрос о будущем Америки, он считал, что оно будет демократическим и эгалитарным: "Мы стремимся к всеобщему благу; вот что мы понимаем под Америкой". Текущие противоречия и бурные выборы 1896 года только укрепили его в этом.

Мы доверяем республике саму себя; то есть мы доверяем друг другу, и мы доверяем друг другу наиболее безоговорочно, когда наиболее громко заявляем одной половине, что другая половина ввергает всю нас в непоправимое разорение. Это всего лишь наш способ призвать всех к исполнению долга перед каждым. Это не очень достойный способ, но в шутке участвует вся нация, и она не так уж озорна, как может показаться.

Он считал, что за столетие вера американцев в республику только окрепла. Основатели не могли поверить в то, что она будет работать, но она пережила великие кризисы, и "мы убедились, что она работает".20 Другой голос также обращался к переменам Позолоченного века и возможностям будущего. В 1899 году Л. Фрэнк Баум защитил авторским правом то, что впоследствии станет

стал непреходящим произведением американской популярной культуры: Удивительный волшебник страны Оз. Баум объявил в своем предисловии "модернизированной сказкой, в которой сохранены чудеса и радость, а сердечные боли и кошмары оставлены". Отчасти Баум лгал. Книга начиналась с сердечных болей и кошмаров и продолжала рассказывать о довольно жестоком путешествии.21

Книга открывается "посреди великих канзасских прерий". Здесь не было ни благодетельной природы, ни процветающих ферм, ни воздаяния за тяжелый труд. Средняя граница превратилась в антиутопию. Прерии были "серыми", испепеленными солнцем "в серую массу, с небольшими трещинами, проходящими через нее". Даже трава была серой. Дороти, сирота, жила со своими дядей Генри и тетей Эм в маленьком домике, который когда-то был покрашен, но солнце и дожди смыли краску, и он стал таким же серым, как и окружающая его местность. В нем была одна-единственная едва обставленная комната с "ржавой на вид кухонной плитой". Это был плод труда всей жизни. Тетя Эм переехала сюда жить, когда "была молодой красивой женой", но солнце и ветер "убрали блеск из ее глаз и оставили их серыми; они убрали красноту с ее щек, и они тоже стали серыми. Она была худа и исхудала, и теперь никогда не улыбалась". Дядя Генри тоже никогда не смеялся: "Он тяжело работал с утра до вечера и не знал, что такое радость". Он был седым "от длинной бороды до грубых сапог, выглядел сурово и торжественно и редко разговаривал".22

Циклон переносит Дороти и ее пса Тото в страну Оз, "страну дивной красоты" и во всех отношениях противоположную Канзасу. Дороти, а точнее, ее дом, побеждает Злую Ведьму Востока, освобождая Манчкинов, которых ведьма держала в рабстве, "заставляя их рабствовать для нее днем и ночью". Ее встречают как спасительницу, но все, чего хочет Дороти, - это вернуться в Канзас, в свой дом. По пути она встречает фигуры, напоминающие антимонополистическую коалицию: работника фермы (Страшила), промышленных рабочих (Жестянщик) и Трусливого Льва (карикатура, возможно, на Брайана и других повстанческих политических лидеров).23

Страшила, у которого нет мозга, объясняет шутку книги и ее напряжение. Он не может "понять, почему вы хотите покинуть эту прекрасную страну и вернуться в сухой, серый Канзас".

"Это потому, что у тебя нет мозгов", - ответила девушка. "Какими бы унылыми и серыми ни были наши дома, мы, люди из плоти и крови, предпочли бы жить там,