Европейская гражданская война (1917-1945) - Эрнст О. Нольте

насколько тонким, настолько и коварным образом самоутвердиться и подготовить позиции для реванша, подстрекая массы рабочих и крестьян противоборствующих государств против правящих слоев их страны, используя свободу пропаганды и свободу образования организаций, которых лишен оставшийся в живых противник в самой России. Правые социалисты еще раз убедились, что Ленин со всей очевидностью отождествляет западный империализм с тем участием в парламентской системе, которое принимала в ней большая часть социалистов, и начало которому было положено в 1900 году во Франции. Оно, казалось, даже победило в России в 1917 году, это участие, которое глубоко укоренилось в европейской истории и которое, по всем законам логики, служит гарантией предотвращения новой большой войны, если оно осуществляется преобладающим большинством и без задних мыслей. Но сильное левое крыло во всех партиях придерживалось, вероятно, как и Ленин, того мнения, что социалисты должны не предпринимать совместные действия, а господствовать единолично, потому что лишь тогда будет покончено с любым господством. Воодушевление могла вызвать только эта третья интерпретация, и в действительности никакая другая партия не была в силах выдвинуть более высокого требования, чем то, что выражено в заключительной части Манифеста и утверждено Конгрессом: "Рабочие и работницы! На Земле существует лишь один символ, под сенью которого стоит бороться и погибнуть: этот символ – Коммунистический Интернационал".27 И дело здесь не шло о беспочвенном восторге. Где еще в мире делегатам могли бы показать монарший дворец, который, подобно царской резиденции в Царском Селе, был превращен в детский дом, где еще отдавалось так много сил делу ликвидации неграмотности, где еще простые рабочие имели столь неограниченные возможности развивать свои литературные задатки или занимать высшие государственные посты? Не пришла ли, в самом деле, к власти в Советской России партия прогресса!

То, насколько высоко поднялся престиж советского коммунизма благодаря его победе, нигде не проявилось столь ясно, как в Германии. Когда делегаты НСДП в октябре 1920 года собрались в Галле для принятия решения по 21 условию (приема в Коммунистический Интернационал), эмиссара Коминтерна Григория Зиновьева зал встретил бурными аплодисментами, хотя довольно многочисленное меньшинство в этом не участвовало. Затем Зиновьев выступил с многочасовой речью, которую отличала столь высокая степень убедительности, что ряд газет в своих сообщениях назвала его величайшим оратором столетия. С сильнейшей выразительностью он бросил правым в лице Криспиена и Гильфердинга обвинение в том, что страх перед революцией сквозит во всей политике, проводимой ими, и он противопоставил им свою веру, которая в такие моменты, как во время Конгресса пробуждающихся народов Азии, состоявшемся в Баку за несколько недель до съезда НСДПГ, когда сотни турок и персов подхватили пение Интернационала, заставляет его прослезиться. Итак, по мнению оратора, свет для всего человечества придет с востока, и противники объединения совершенно не правы, сетуя на наивность масс, поскольку "так называемая наивная, религиозная вера пролетарских масс" является "на самом деле важнейшим революционным фактором мировой истории".2* В этом тезисе несомненно просматривается значительное изменение, прямо-таки поворотный пункт в марксизме. Но правоверным марксистам, среди которых были Рудольф Гильфердинг и Юлий Мартов, с их выступлениями "против московского диктата", далеко не так бурно рукоплескали, хотя ходили упорные слухи, что Мартов продемонстрировал на примерах методы ЧК и добавил, что испытывает стыд за свою страну, где возможны подобные явления.29 Большая часть делегатов одобрила решение, которое Зиновьев сразу увидел в широкой исторической перспективе, когда в завершение своей речи сказал: "В Германии теперь будет создана крупная единая коммунистическая партия, и это величайшее историческое событие последних дней".30 Так из малочисленной "Коммунистической партии Германии, секции Коммунистического Интернационала", появилась крупная "Объединенная коммунистическая партия Германии" (ОКПГ), которая, разумеется, осталась секцией КИ. 300 000 членов НСДП совершили этот шаг, в то время как 300 000 сохранили свое членство в старой партии, которая двумя годами позднее вновь объединилась с правыми социал-демократами. ОКПГ насчитывала теперь в своих рядах приблизительно 350 000 членов, во главе ее стояли наделенные равными правами председатель Пауль Леви, очень образованный адвокат и ученик Розы Люксембург, и Эрнст Доймих от НСДП.

Несколько позже Зиновьев опубликовал отчет о своих "Двенадцати днях в Германии". Не без оснований он утверждал, что огромное большинство немецких рабочих стоит на стороне русской революции, и что пропаганда правой интеллигенции и мелкобуржуазной рабочей аристократии против "московского кнута" или "деспотов из Москвы" пала не на благоприятную почву. Но еще больший интерес представляли впечатления, которые получил в Германии партийный лидер, по всем сведениям, опустошенного и голодающего Петрограда, впечатления об "изобильных магазинах, битком набитых деликатесами", и "сытых тупых буржуях", хозяевах положения. "Когда в конце концов этому будет положен конец? Когда, когда эта глыба, немецкий пролетариат, расправит свои плечи и сбросит всю эту буржуазную сволочь с верхушки пирамиды? Будь он проклят, будь он трижды проклят, этот "цивилизованный" капиталистический мир, попирающий живую человеческую душу и превращающий миллионы людей в рабов ‹…› Только тогда, когда от немецкого меньшевизма не останется камня на камне, путь будет свободен; только тогда мощные рабочие организации Германии ‹…› станут могучим рычагом, с помощью которого немецкий рабочий класс опрокинет старую Германию и покончит с буржуазией".3| Нечасто внутренняя связь между цивилизаторской критикой и нацеленностью на уничтожение, которая и есть знак раннего большевизма, бывает сформулирована так ясно, как это сделал здесь председатель Коммунистического Интернационала. Как уже почти осуществленную в России прогрессивную акцию Зиновьев назвал полное упразднение денег и натурализацию заработной платы. Но уже через несколько месяцев спустя эта прогрессивная акция в Советской России была сдана в архив.

Период русской гражданской войны был периодом военного коммунизма, который, с одной стороны, был связан с большими надеждами на непосредственно предстоящее осуществление более-не-капиталистичес-кого образа жизни под девизом "Все принадлежит всем" и отмечен высоким пропагандистским и культурным подъемом, но который тем не менее обозначил четкое вытеснение стихийности, усиление партийного и государственного централизма, а также укрепление дисциплины в армии и на производстве. Таким образом, на повестке дня встал вопрос, какая роль будет принадлежать профсоюзам в государстве рабочих: станут ли они и далее представлять интересы рабочих или будут органами рабочих для осуществления самоуправления в промышленности, или будут служить приводным ремнем для партии, которая однажды, возможно, реквизирует рабочую силу, подобно тому, как реквизировала хлеб у крестьян? Уже в 1919 и 1920 годах заметно обозначились зачатки рабочей оппозиции, и многие группы делали попытки организоваться как оппозиция или фракция. Сильнейшим импульсом при этом была жалоба на советскую бюрократию, но также и на единоличную власть, сосредоточенную в руках одного руководителя, на роль специалистов, на приспособленчество и