С Павлюченков - Россия нэповская

Секретарь Семипалатинского губкома партии докладывал в ЦК 11 октября 1924 года, что в отличие от «низовой интеллигенции», повернувшей в сторону Советской власти и партии, в ее верхах чувствуется отчужденность. На краеведческом съезде во время доклада секретаря по теме «Революция и интеллигенция» прозвучала реплика: интеллигенция отвернулась от революции, так как не могла мириться с ее абсурдом[167]. Стремясь приспособиться к политической ситуации, часть ее «впала в покаянное настроение», другие сохраняли скептицизм — «история, де, нас рассудит». Однако все они вступали за то, чтобы «создать самостоятельную единицу из Киргизии с вхождением непосредственно в СССР. Одно смущает их, — докладывал секретарь губкома Костерин, — в силах ли будет самоуправляться Кирреспублика собственными силами. Большинство отвечает из них утвердительно. Момент проявления активности совпал именно с моментом разговоров о вхождении Кирреспублики непосредственно в СССР».

Отметим здесь, что стремление к самостоятельности проявлялось и раньше. Еще в апреле 1922 года один из национальных деятелей Казахстана Р. Марсеков, отвечая на вопрос анкеты: «С какой областью политики Советской власти не согласен?» — написал следующее. «Кирреспублике не представлено право на заключение торговых договоров с соседними государствами». Далее он добавлял: «Украинская республика имеет право на заключение торговых договоров с соседними государствами, и она этим правом уже воспользовалась, а Кирреспублика, как член федерации, такого права не имеет[168].

Если Нанейшвили как присланный из центра руководитель национальной республики стремился наладить работу, изжить «рабскую патриархально-родовую психологию», определявшую в том числе и отношение широких национальных масс к своей интеллигенции, добивался не дискредитации ее, а считал своим долгом выяснение истинного положения дел[169], то явно иные цели преследовал Н. И. Ежов, ставший впоследствии проводником сталинского произвола. В 1924 году он был заведующим оргинструкторским отделом Казкрайкома партии, а в марте 1925 года утвержден 3-м секретарем крайкома как член его секретариата. Он организовал травлю представителей казахской части руководства и конфликт внутри нее.

В его письмах В. М. Молотову в сентябре 1925 года наиболее ярко и откровенно излагались набиравшие силу методы работы с национальными кадрами, подлинные механизмы и мотивы действий которых оставались непонятными для подобного рода руководителей. «Было бы полбеды, если бы хотя эти группировки делились по тем уклонам, о которых так ярко в своей последней речи говорил тов. Сталин, тогда было бы гораздо легче вести определенную политику между этими группировками… Но… мы не можем опереться на одну какую-либо группу, встав, как говорят, «обеими ногами на нее». По-моему, мы должны искать опору во всех этих группировках (опираясь на здоровый элемент их), одновременно и в одинаковой мере ведя борьбу с нездоровыми уклонами в каждой из них, направляя тем самым их деятельность в партийное русло. Так я себе представляю задачу партийного ядра в Казахстане», — цинично рассуждал он. Большой разницы между взглядами казахских коммунистов Ежов не усматривал, а потому предлагал «давить» и отстранять их от руководства с одновременным расколом внутри групп путем их противопоставления, предостерегая вместе с тем от перевода их в Москву, где они смогут организовать «Казахстан № 2 и тормозить мероприятия» партии[170].

Расправа над одной из групп заставила бы опираться на другую и лишиться возможности манипулирования, поэтому Ежов предлагал, снимая сторонников одной выдвигать на их место представителей другой, делая внутригрупповую борьбу таким образом перманентной, а интеллигенцию — управляемой. Жалобы на паралич практической работы из-за групповщины выглядели при этом довольно лицемерно. Оценивая направление в Казахстан В. И. Голощекина, будущего организатора сталинской коллективизации в республике, возглавлявшего республиканскую парторганизацию в 1925–1933 годах, он писал: «По правде сказать, мы не мечтали получить для Казахстана столь авторитетного товарища, как Голощекин, а вместе с тем, мы особенно ощущали необходимость в таком товарище. Нам думается, что ЦК как нельзя лучше учел этим решением положение Казахстана»[171].

Сам же Ежов тем временем добился перевода в Москву, а методы натравливания друг на друга во многом искусно подогреваемых групп «правых» и «левых» сохранились как один из важных инструментов перетряхивания национальных кадров и укрепления режима личной власти Сталина и его ставленников. Однако стабильности это не обеспечивало. Недаром на совещании секретарей парторганизаций тюрко-татарской группы в ЦК ВКП(б) 2 января 1926 года под председательством Молотова Голощекин признавал: «Чем ближе подходят коммунисты к власти в партийном или советском порядке, тем делаются более оголтелыми в национальном вопросе». При отсутствии проявлений панисламизма в республике наибольшую трудность по-прежнему он видел в отношениях с бывшими «буржуазными националистами». «Вопрос о национальном самосознании между прочим выражается, — говорил он, — в том, что они хотят «совсем без русских и без ЦК». Есть разговоры о том, что не мы хозяева, а русский ЦеКа, Москва хозяин»[172]. В основе политической оппозиционности интеллигенции лежала очевидная неудовлетворенность реальным статусом национальных республик и характером преобразований в них.

Создание 3 июня 1926 года комиссии Политбюро ЦК ВКП(б) во главе с Калининым для рассмотрения проблем национально-государственного строительства в РСФСР и входивших в нее автономиях явилось попыткой нормализовать ситуацию. В подготовленных ею тезисах в ноябре 1926 года, в частности, отмечалось негативное влияние групповщины в местных парторганизациях. Комиссия высказалась против противопоставления групп как метода укрепления единства, так как на деле это приводило к дроблению сил, карьеризму, подрыву авторитета коммунистов. При этом подчеркивалось, что регулятором группировок является европейская часть партии, в которой еще много «незнакомых с правом, обычаями и языком трудовых масс этих республик», недооценивающих национальный аспект и проявляющих «высокомерно-пренебрежительное отношение» к этой важной стороне работы.

«Вся эта чехарда группировок, внутренний механизм которых бывает весьма понятен и национал-работникам (причем каждый из националов обязательно должен состоять в той или иной группировке), при слабой активности и слабой подготовке рядовых партийных масс, отодвигает на задний план практическую работу, задерживает процесс оформления руководителей из националов, наносит ущерб партийно-воспитательной работе, культивируя в массах еще молодых коммунистов-националов (молодых не по возрасту, а по стажу) отмеченные выше отрицательные качества: карьеризм, выслуживание и проч.»[173]. В выводах комиссии отражался болезненный характер процесса трансформации идейно-политических ориентиров интеллигенции, совпавшего с кардинальными переменами в жизни этносов. В сознании и реальной практике причудливо переплетались архаические стереотипы, национальные традиции, клановые и иные предпочтения, прежний политический опыт и нивелирующие их нормы нового режима.

В конце 1928 — начале 1929 годов были арестованы около 40 бывших участников автономистского движения в Казахстане. Главным образом педагоги и ученые, репрессированные в 30-е годы, а также национальная элита других регионов страны. В то же время создание новой интеллигенции форсированными темпами обусловило наряду с перманентным дефицитом кадров их общий довольно низкий уровень, утрату преемственности в развитии национальных культур и языков. В том же Казахстане численность интеллигенции с 1926 по 1939 год выросла в 8 раз — с 22,5 тыс. до 177,9 тыс. чел. Однако в 1933 году в 70 районах республики, где коренное население составляло более 90 %, один врач должен был обслуживать 38 тыс. жителей. Между тем здесь проживало 52,8 % населения и 83 % казахов республики. И в 1939 году 75 % колхозных специалистов не имели профессиональной подготовки[174].

Тем не менее опыт именно 20-х годов в области национальной политики (опять таки в параметрах национального нэпа), в сравнении с последующими периодами советской истории, дает наиболее интересные примеры, в том числе участия государства в решении проблем меньшинств. Обратимся, в частности, к деятельности Комитета содействия народам Севера при ВЦИК России. Его штат был небольшим — председатель, ответственный секретарь, делопроизводитель и машинистка, а смета на 1924 год составляла 65 тысяч рублей.