Юрий Екишев - Россия в неволе

Свобода без воли невозможна. Воля необходима при движении к цели. Свободный человек – человек следующий своему выбору, живущий целью и выбором, пусть он даже непонятен ни окружающим, ни родным-близким, и страшен даже для его собственной плоти – как это так, я могу оказаться чьей-то силой, чьим-то приказом связанным, скованным, чуть ли не поверженным – ведь я же прав, и верю в то, что делаю. Вот тут-то и проверяется – на самом ли деле веришь ты в то, что говоришь, или это лишь благие пожелание и непереваренные отрыжки чьих-то теорий.

Моя ситуация неординарна – я не принадлежу к здешнему миру. За долгие годы, десятилетия – я первый политический в местном централе. И начальник отдела СИЗО по приёмке долго сидел и ломал голову: – Куда же тебя поместить?

– В любую хату. Где почище, – говорю, ещё не зная, что есть очень много нюансов: людские хаты, шерстяные, изоляция, нарики, барыги, тубики, наконец, и т.д. Я не идеализирую здешний мир и не ориентируюсь исключительно на блатную романтику, но с другой стороны: он-то, этотслужитель режима, целый год раскрывал газеты и видел – СНВ, СНВ…, включал телевизор и оттуда гнали жути: нацисты, националисты, и везде они с флагами, – и везде их принимают и милиция, и ОМОН, и РУБОП, и кто только ещё по борьбе с терроризмом… – и на столичной площади, и у вечного огня, и на кавказском рынке, и на Русском марше… – кругом милиция, милиция, сотрудники, органы – хватают всех: и парней с непонятными флагами (от страха в рапортах державные флаги именуются ФРГ-шными и нацистскими) и священников (за последний год с нами двое побывало на нарах – епископ Афанасий, тогда ещё иеромонах, и иерей Евгений, даже икону Казанской – и ту арестовывали…), роняют в грязь подростков, монахинь… – голова у начальника кругом… Плюс статья какая-то не такая, "За разжигание костров" – к пиковым точно не посадишь, потом греха не оберёшься, хотя здесь вроде и интернационал…

Так я обрёл свою первую хату "два один", с Безиком – смотрягой, среди "нормальных", как он сказал, "людей": – Давай вот в эту, давай этого к нормальным…

Читая теперь того же Достоевского, полагаешь, что вот-вот скоро заедет к нам и Разумихин, тоже за слова, характеризовавшие жениха Дуни, Петра Петровича Лужина: "А мы все давеча поняли, что этот человек не нашего общества. Не потому, что он вошёл завитой у парикмахера, не потому, что он ум свой спешил выставлять, а потому, что он соглядатай и спекулянт; потому что он жид и фигляр, и это видно".

Да и сам Ф.М. вслед за раскольниковским зятем мог бы быть поосторожнее: "На лице его виднелась та вековечная брезгливая скорбь, которая так кисло отпечаталась на всех без исключения лицах еврейского племени".

В наступившие-то нынче времена какой-нибудь демократический эксперт прокуратур и прочих следствий, готовый даже даром услужить, чтоб только засадить их всех – шельм, врагов демократии, этих защитников никому не нужного народа на общечеловеческой земле, пожирателей гуманности, толерантности и общечеловеческих ценностей – за эти-то "все без исключения лица еврейской национальности" такую экспертизу закатит – не отвертишься.

Та же дорога и Николаю Васильевичу с его "Тарасом Бульбой" – плюс обоим : ах, раз в школе распространяли, среди подростков, несовершеннолетних вовлекали, еще или и 150-ю, за вовлечение, от трёх до пяти! Не хотите особым порядком, господа писатели русские? Треть срока скинем, так и быть…

Ладно, Достоевскому-то не привыкать, это сиделец со стажем, старый зек-каторжанин, а вот Николай Васильевич-то, может, в нынешние времена ох как был бы поражен прогрессу по сравнению с его крепостным-то правом:

– Выйти всем из камеры! Лицом к стене, кому сказали! Тебя, флюгер, касается. Ноги на ширине плеч, руки в гору, в гору я сказал! Так, по одному поворачиваемся, называемся!

– Федор Михалыч Достоевский. Год от рождества Христова тыща восемьсот такой-то, статья два-восемь-два…

– Два-два-восемь? Старик, барыжничал что ли?

– Не понял!

– Наркотиками, героином, перцем банчил, сволочь?

– Нет, я политический. Не два-два-восемь, а два-восемь-два… Разжигание. Костров инквизиции…

– А-а-а, политический? Ну-ну… Жалобы, просьбы?

– Кипятку бы. Был бы благодарен премного…

– Ну и будь! Не положено, это же не гостиница – знал, на что шёл! Руки за спину, лицом к стене, борода… Следующий!

Ф.М.-то, чай, после ИВСа, СИЗО, суда – и определили бы на поселение. А вот Гоголя-то, скорее всего, довели до дурки – утром аминазинчик, вечером – галоперидольчик, ванночки жемчужные, д’арсонвализация головы, успокоительные групповые сеансы… Да, успокойся, успокойся, малыш, конечно ты фашист, раз жидов призывал в Днепр кидать – значит, точно фашист, вся культура русская насквозь фашистская, успокойся, не нервничай, ложись, заправляйся, и тебя вылечим, и Сашу Пушкина с Мишей Лермонтовым тоже вылечим, чтоб не писали про "злых чечен", которые там где-то крадутся, ложись, малыш, на ночь привяжем тебя, чтоб не упал, чтоб не бился – да, кружок мелом начертим, обязательно, чтоб Вий не украл, спи хорошенько, не подымай, главное, глазки, и не плачь, завтра няня опять придёт, развяжет, а про культуру забудь, нет её больше, культуры-то русской, как и страны скоро не будет…

Это, конечно, так, дурной сон, доля шутки, в которой, думаю, все же есть доля горькой правды – сегодня здесь оказаться может кто угодно, будь он только русским – всего-то надо хотеть быть честным, человеком с волей, который не хочет сидеть под шконкой, под которую загоняют русский народ. И всё.

Как, каким образом человек будет сопротивляться, что будет предпринимать, чтоб не быть загнанным под шконарь торчубаном – это дело второе! А раз сидеть он там, где определили нынешние властители-процентщики не будет – значит, будет сидеть здесь, когда дойдёт его очередь. Не все, конечно, всех не пересажаешь – но те, кого они захотят посадить – посадят. Поймают, и публично ещё и оклевещут – для острастки других. Пугая более законопослушных примером – дескать, глядите, так же будет и с вами, ваше время придёт.

И вот хочу я сказать, что бояться по большому счету нечего. Физически, материально, плотски, так сказать – да, спору нет, нелегко. Но гораздо тяжелее – просидеть, помалкивая, до старости под шконарем на так называемой "воле" – это и есть настоящая тюрьма для настоящего русского человека. И предвижу, что раз Россию не сломили, раз началась эпоха политических процессов – то скоро и здесь появятся не то что отдельные люди, а целые хаты политических, последователей идеи, хотя, по сути, должен сказать, насколько я вижу – кругом свои, русские. Единственный минус – не то чтобы недостаток информации об идее, о движухе, главное – просто нет общения на этой почве, а идея, если есть её носители – и в здешних условиях может и должна приносить плоды, сохранённая, разумеется, в чистоте. Здесь даже меньше врагов – кроме твоих страстей, приобретающих иной масштаб, да наседок с ушками – может, и вовсе никого. Вот только внутреннее состояние, внутренняя борьба – приобретают иной характер. И здесь уже тоже очень многое зависит от воли, ведь свобода и воля – синонимы.

Как у Льва Гумилёва (тоже ведь своё Хозяину отдал, тоже оттянул), "люди с длинной волей" – надежда нации, люди, не просто знающие об идее, а живущие идеей. Так же как с верой в Бога, и с верой Богу. Всё это связано.

Стало быть, настоящее новое слово, способное изменить ситуацию, а не только её описать – это слово, связанное с волей, доказывающей через испытания, и всю жизнь, и даже смерть – свою правоту. А не бестолковые басни Родион Романыча. Здесь-то Раскольниковых и не встретишь – потому что их тут нет (а может, вообще нет). И никого они не убивали, это всё тоже выдумки, сказки для студентов, профилактика преступлений в молодежной среде. Вот Николки, идущие сознательно не за своё, за чьё-то – тут есть. Хватает. Таких много. Есть и Разумихины, и Свидригайловы. Есть и Сонечка Мармеладова, и не одна – все есть, все здесь, кроме Родиона. Так что "Преступление и наказание" нынешнего века должно заканчиваться так – сажают всех, включая автора, а главный герой остается на свободе и забывает даже письма писать, и дачки загонять… Ну, может, он учится на менеджера, в кредит взял ноутбук, ещё чего-там, некогда ему… Времена меняются, а человек лучше не становится…

Седьмые сутки на ИВС. От решки прёт холодом – стекло побито. Кашель, который начался еще в СИЗО, перерос в непрерывную разрывную муку в груди. Температура. Озноб такой, что под одеялом, потянув все тёплое на себя – всё равно колотит, и от любого движения – ныряешь будто в ледяную прорубь. Здешний фельдшер в ужасе – таблетки от кашля, детские, и градусник, срочно в СИЗО, там хоть флюорографию сделают – а вдруг что? Но от фельдшера ничего не зависит – есть распорядок, на то есть следователь.

Следователь вежливо интересуется: